Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Из Москвы весть. Братику Дмитрию хан ярлык на Великое княжение дал.

— Что?!! — Дмитрий выпрямился так резко, что шарахнул головой в ковш, из которого Люба ему поливала, ковш вылетел у нее из рук, шлепнулся на пол, разбрызгивая воду...

— Ай, сумасшедший! — вскрикнула Люба. — Ты что?! Дмитрий схватил ковш, брызнул водой с пальцев ей в лицо, она опять вскрикнула, рассмеялась.

— Великое княжение! Ему ведь двенадцать всего!

— Не важно. Я тебя предупреждала, говорила! А ты не верил. Там светлых голов хватает: за него подумают, подскажут, научат. Важен принцип: Москва на Руси главной остается.

— Ну это я усвоил! Лей давай.

Люба поливает и как сказку рассказывает:

— На Москве бояре умные, а главное — митрополит Алексий. Он умней всех! Знаешь, как его слушают! Ну а Митя подрастет, научится, глядишь — какой еще князь выйдет, не хуже Олгерда. А нам пишут: коли вас в Литве не жалуют, так к нам приезжайте...

— Что?! — опять вскидывается Дмитрий, но на сей раз Люба успевает отдернуть ковш:

— Что, что! Бестолковку расшибешь! Зовут! Нам, говорят, храбрые воеводы нужны.

«Вот тебе и... — Дмитрий забывает про умывание, разгибается, берет с плеча Любы рушник, — ... вот и решение? Не зря, выходит, подумал об этом нынче... Может, ОН посылает? — поднял глаза привычно отыскивая солнышко, уставился в потолок. — А что? Князь — шурин... Без надела не оставят, просто не смогут оставить! А там сам пробивайся! А пробьешься? Почему нет?! Правда, за жениной спиной... но ведь не навсегда же...»

— Ну, обедать? — Люба улыбается несмело.

— Давай! — Дмитрий набрасывает рушник ей на шею, за концы притягивает к себе, целует, — монаха зови, думать будем!

Монах где-то застрял, они уселись без него, Люба приготовилась слушать, даже кулак под щеку подложила:

— Ну и как же тебя в Вильне приласкали?

— Приласкали... В обе щеки и пинком в зад.

— О Господи! — Люба недовольна грубым словом. — Говори спокойно. Дмитрий начал рассказывать. Когда дошел до встречи с Олгердом, ввалился отец Ипат, заурчал:

— Ну дай, дай, обниму тебя, сыне, расскажи, с чем вернулся, с плохим, аль с хорошим, расскажи. А ты, княгиня, медку, вели медку для начала... Нет! Для начала бражки, да баранинки бочок, а медок на потом, но принесут пусть все сразу, чтоб не отвлекали.

— Да тут все, отче! Вон, все на столе, тебя дожидается.

— А! Да! Вот спасибо! Вот и ладно! Давай, Митя, давай, рассказывай.

И Дмитрий стал рассказывать, а монах есть. Когда Дмитрий закончил, а он рассказал все, в том числе и Любины вести, монах отодвинул от себя блюда и жбаны, перекрестился, проворчал:

— Ну, про князя-то я знаю, а вот приглашение... — и вдруг повернулся к Любане:

— А ты, княгиня? Хочешь в Москву?

— Хочу... — почти прошептала Люба, покраснела и оглянулась на Дмитрия, — только не все там меня ждут...

— Что так?

— Да это не важно, — ровным голосом отозвался Дмитрий.

— А! Ладно, ладно... Но нам с тобой, сыне, приглашение это ба-а-аль-шущий козырь в руки дает. Пусть оно хоть и от вежливости только, — хотя это не от вежливости, тут серьезным пахнет, — важно, что оно у нас есть, уже есть!

— Ты что ж, в Москву, что ли, уже наладился? — весело удивился Дмитрий.

— Еще нет. Но вот слушок, что ты можешь в Москву — того, он здорово кое-кого призадуматься заставит. Это козырь! Да что! Вот у нас козырь — так козырь! — он поворачивается к Любе и нежно, бережно проводит своей лапищей по ее волосам. — Настоящая козырная дама! Мы ею любого туза побьем! А торопиться не надо. Давайте посмотрим, как при таком раскладе здесь дела пойдут. Больно уж место тут теплое, князь. Да и княгине, вон, рановато еще о Москве думать. А?.. Подождем, поглядим. Над нами не каплет.

И Дмитрий стал ждать. И ожидание растянулось надолго. За это время он накрепко подружился с Любартом и окончательно восстановил против себя Олгерда.

Любарт лучше всех понимал, кем, чем он владеет. Более того, он прекрасно понимал и то, что долго это не продлится (он одним из первых узнал о приглашении в Москву), что удержать Дмитрия возле себя надолго не сможет — как?! чем?! — и потому старался сейчас, теперь максимально его использовать.

Уже весной 1363 года нашел повод задраться на границе белзского удела и послал туда Бобров полк. Один полк! Княжеские арбалетчики немного постреляли через речку, не удостоив даже переправиться, и поляки выехали с герольдом и трубачом, приглашая разобраться миром. Казимир уступил во всем и подтвердил «вечный мир» и любовь с Литвой. В этот год он вообще притих, так как кроме поражения союзников-татар на него свалились недоразумения с хунгарами и внутренние нестроения.

Любарт почувствовал себя могучим богатырем и, несомненно, попер бы на Казимира снова, не одерни его Олгерд. Тому силы требовались во все стороны: и для разборок с Орденом, который, так и не смирившись с потерей Ковно, разбойничал западнее и собирался лепить рядом какую-то крепость; и для разговора с Новгородом, который не желал делиться доходами, текшими к нему через Литву; и чтобы стукнуть кулаком по столу на смолян, желавших остаться независимыми и от Москвы, и от Вильны.

Несомненно, Олгерд был осведомлен об успехе Дмитрия на границе с Польшей (он всегда обо всем в Литве был осведомлен до последней мелочи!), но к общелитовским делам «бобры» не были привлечены ни в этом (1363), ни в следующем году. Сначала Дмитрий думал, что Любарт держит его для себя, для каких-то своих тайных замыслов против Казимира, потом стороной узнал, что это Олгерд не желает видеть его в своих войсках. Дмитрию все стало ясно...

Хорошо жить без войны! Но войско без войны деградирует. Когда Дмитрий узнал, что от боев его оберегает сам Великий князь, он даже посмеялся: значит, помнит, понимает и заботится, заботится о том, чтобы сделать его войско небоеспособным, чтобы потом посрамить...

«Значит, действительно засел я у него костью в глотке?! Пристало ли такому человеку и таким заниматься! Чем я могу ему повредить? Что я могу?! Но ковыряет... Значит боится! Неужели я действительно?!.»

И он гонял своих «бобров» до седьмого пота, собой занимался усердно: стрелял, скакал, на мечах бился, возобновил долгие хождения с Алешкой по лесам, пытал насчет следов и примет опытнейших охотников и подолгу пропадал в келье у деда Ивана, который по-прежнему жил-поживал себе в ореховых зарослях за околицей Бобровки, собирал свои травы, доил коз, да лечил всех, кто к нему обращался.

А новая Князева придумка исковеркала безоблачную жизнь отцу Ипату, совсем было разленившемуся в обществе верной Ботагоз. Дмитрий взял себе в привычку таскать с собой монаха в поисках поля битвы. В наше время это назвали бы, наверное, тактической учебой, а тогда...