Владимир Кожевников - Забытый. Литва

От печи тепло и светло в избе, хотя на дворе уже смеркается. Дрова пылают ярко, дым стоит высоко, не ест глаза, быстро убирается в волоковое оконце, сейчас на улице мороз, тяга хорошая, и они открыли только одно из трех, самое верхнее — тяги хватает, а тепло не уходит.

На столе у деда горит свеча, по виду самая настоящая. Дед презирает лучину и никогда ей не пользуется. Летом набирает мешками смолу, растапливает ее, как-то смешивает с гусиным и еще каким-то жиром и делает свечи, которые горят ярко-ярко и долго.

Дел у деда с Митей много: чистить хлев, кормить и доить коз, колоть дрова, снег отгребать, охотиться, добытое разделывать да к хранению приспосабливать. А еще каждый седьмой день баня и стирка. Ну и еду готовить, печь топить. И разговоры их всегда почти вокруг дел крутятся. Но вот выдастся такая минутка — вздохнуть, расслабиться, погреться у печки, и княжич сразу за свое: когда монах...

Ах ты, Господи! Что ему отвечать? Отрезать — не знаю! — сразу все уважение потеряешь, общение загубишь. А ведь его уму-разуму учить надо в разговоре, когда ему интересно, когда он от тебя умного слова ждет, когда верит, что ты все знаешь. Надо дать понять, что ты не всесилен, но сохранить общение. Как? А он все свое: монах...

— Мить, ты, когда гром гремит, что делаешь? О чем думаешь? Митя передергивает плечами в недоумении.

— Ну? Гром загремел...

— Ну, дождь пойдет.

— Так что будешь?..

— Ну, прятаться побегу.

— А может, не надо прятаться?

— Как же не прятаться?

— А зачем?

— Хм... Да ничего. Вымокнешь — и все!

— И больше ничего?

После долгого молчания:

— Ничего.

— А вот гром небесный — чей этот знак?

— ЕГО.

— А вдруг не ЕГО.

— А кого?

— Ну... антихриста...

— Так ведь — небесный! Не может быть не ЕГО. Антихрист из-под земли загремит.

— Хм, пожалуй... — Дед смущается, думает про себя: «У него все по полочкам разложено, и сомнений никаких, а я, старый...»

— Ну ладно. Но ведь пока гром не прогремит, ты прятаться не побежишь?

— Нет.

— Так вот и мне гром небесный пока не возвестил. Потому и тебе не говорю ничего.

Долгое молчание.

— Понял ли, отрок, уразумел ли?

— Уразумел... — опять долгое молчание, потом, — ...значит «мочало»...

— Что значит — «мочало»?

— Мне отец Ипат все втолковывал: если человек на шаг вперед не видит, значит, так себе, «мочало».

— Как на шаг вперед?

— Да так... ты такой... знаешь все. И зверя отпугиваешь, и кровь останавливаешь, и слышать умеешь, и всяко умеешь... А вперед, стало быть, заглянуть не можешь... Значит... — мальчик очень по-взрослому грустно вздыхает.

И тут дед Иван (первый раз за много лет — и так искренне!) вскинулся и возмутился, и впервые за всю свою праведную жизнь в лесу забыл себя:

— Да ты понимаешь ли, отрок, что это — видеть на шаг вперед?! Ведь это дар Божий! Ведь это ЕГО мысли знать надо, это тебе не травы, не звери, не голосок твой слабенький среди щебета птичьего!..

— А отец Ипат мог...

— Что?! Да ты знаешь, какой он грешник?! Да он не только грешник, он... — дед даже руками замахал, а Митя удивленно уставился: что это с дедом?

— Да чтоб ЕГО мысли постичь, не просто жить праведно надо, а святым стать, а ты...

— А отец Ипат мне раза три предсказал, что будет.

— Так не его это заслуга, а дья... — дед осекся, затряс головой и сел на лавку. Он вдруг понял, что сейчас тут сидит меж ними дьявол и искушает его (ведь не дитя же неопытное ему искушать!), именно его, а он не выдержал этого искушения, простенького, бесхитростного! Ай-яй-яй! Ослаб ты в одиночестве-то, занесся в гордыне, отвык от страстей людских и теперь оказался перед ними беспомощным, слабей ребенка... Перед ними, а значит — пред дьяволом. И Ипату подсказал, конечно, дьявол! Ну а ты?! Если ты помогаешь Ипатию, то помогаешь дьяволу! И этот агнец, пред тобой сидящий, не агнец, а исчадие ада! Конечно! Как же я сразу-то?.. И взгляд его, и память невозможная, и ловкость... А разговор! А вопросы эти! Мечен, мечен он дьяволом! И твоя миссия, ниспосылаемая Богом, теперь ясна...

И дед взглянул на ребенка без трепета и все решил про себя: отроку сему отсюда отлучиться НЕМОЖНО. Здесь жить можно, но уйти отсюда — нельзя!

На болото опустилась ясная, тихая, морозная ночь. Звезды прыгали и кувыркались в студеном небе. Луна сияла так, что тени от деревьев на снегу казались черными. Тесины на крыше то и дело бабахали с сухим подтреском, лопаясь от мороза.

Дед Иван, напоив, как обычно, мальчика на ночь козьим молоком, уложил его на лавке, укрыл одеялом, а сверху еще полушубком, и когда тот мерно засопел носом, отошел, уселся прямо на пол перед дотлевающими в печи углями и долго сидел, укрепляя себя и размышляя, как осуществить открывшееся ему вдруг сегодня. Но в голове было нестроение, а в душе тоска. Дед решил посоветоваться с НИМ и встал на колени перед мерцающей в углу лампадкой. Стал молиться, прося ЕГО научить и укрепить в необычном и страшном деле.

Но мысли не хотели сосредоточиться на молитве, вились вокруг давешнего с мальчиком разговора.

«Что ему мог предсказать этот бродяга?! Наплел чего-нибудь, заранее известное, удивил — что дитю малому надобно? Так что, может, и нет тут никакого дьявола? Ты сам-то ведь удивлял, и без всякого дьявола...»

Тут на крыше оглушительно грохнуло, дед вздрогнул и вскочил на ноги.

«Нет! Не обошлось тут без антихриста! Но не в монахе он был и не в ребенке, а тут, рядом с ним самим, ему нашептывал, и сейчас нашептывает! Ему! Только ему! Как он сразу не догадался, не ощутил, что поддается дьяволу?! Слаб, слаб стал... Действительно чокнулся от старости и одиночества. Может, и вправду, нельзя от людей убегать?..

Ведь это ж в какую голову такое забредет: дитя, сироту, создание Божье — и загубить! Чего ради?! Что тебе почудилось?

Ведь это дьяволу отрок сей дорогу перешел! Вот он и мечется, и лютует! Подбивает злых, соблазняет слабых! Чтобы не дали отроку подняться, окрепнуть.

Господи! Велика сила твоя! Неизмерима мудрость твоя! Благодарю тебя, Боже великий и справедливый, — надоумил ты неразумного раба своего!»

Дед упал ниц перед иконой и долго, истово молился.

Луна, совершив часть своего ночного пути, проткнула своими лучами тонко выделанный бычий пузырь на окне, протянула светлую дорожку к лавке, где по-прежнему ровно, громко сопел Митя.

Старик поднялся с пола, перекрестился еще раз на икону, подошел к Мите, опустился возле на колени, поправил съехавший полушубок.

Что может быть прекраснее спящего ребенка? Луна давала много света. Дед залюбовался, вспомнил, ужаснулся, слезы потекли из глаз.

Митя неожиданно открыл глаза, мгновение разглядывал старика, вдруг улыбнулся, прошептал:

— Не плачь, деда. Я с тобой!.. — повернулся на бок и снова засопел.