Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— На мечах.

— А-а... Да по-своему. Чтобы полегче было.

— Как-как?! Чтоб полегче?

— Да...

Бобер удивленно оглядывается на монаха, тот ухмыляется. Бобер вскрикивает:

— Что?! И ты, что ли, руку приложил?

— Не без того...

— Ах вы засранцы! — Бобер бьет кулаком по колену и кривится от боли. — Ну ладно! Мне уже поздно переучиваться, а он, видно, пусть. Пусть по-твоему бьется. Но я еще посмотрю, нет ли изъянов. Хорошенько посмотрю! А?

— Да нет, воевода. Я уж сколько с тобой... И не в одной переделке побывал, а вот — жив ведь!

— Ладно-ладно! Посмотрим! Принеси-ка нам с отцом Ипатом бражки кувшинчик, надо за нового бойца выпить.

— Сей миг, воевода!

Отец Ипат с видимым удовольствием слушает Бобров приказ. Он сворачивает свою писанину, бережно укладывает на полку. Достает подсвечник, зажигает вдобавок к коптилке три свечи (перенял привычку деда Ивана), достает посуду.

Гаврюха принес полный большой кувшин и собрался смыться потихоньку. Монах остановил его:

— Скажи там Матрене, пусть рыбец принесет, икорки, маслица, ну там, пусть сама сообразит. Квасу княжичу. А сам ступай с Богом... А, воевода?

— Я поспрошать хотел, ну теперь ладно — тебя расспрошу. Ты, Гаврила, завтра сам мне все покажешь и объяснишь, приготовь все. С утра у меня дела, потом... потом... Перед обедом. Понял?

— Понял.

— Иди.

Гаврюха удалился довольный. Появилась Матрена с разными вкусными снедями. Мужчины принимают первую кружку, Митя пьет квас. И исподволь, сам собой завязывается один из тех степенных, очень умных, по мнению Мити, разговоров, слушать которые и даже слегка участвовать осторожными вопросами, ужасно нравится каждому вступающему в жизнь молодому человеку, ну и Мите, конечно.

— Давай, отче, давай, за нового бойца! Должен из него боец выйти. Если не зазнается!

— Не зазнается... А, Мить?

— Рано мне зазнаваться.

— Вот-вот... Рано... Да! Думает в драке, это очень редкое свойство, и ему не научишь, оно в крови должно быть.

— Ну так кровь-то в нем чья? — усмехается монах. Митя потеет от удовольствия.

У монаха и деда появляется хмельной энтузиазм. Они начинают рисовать картины и обещать.

— Вот погоди, на лето ба-альшая война будет, — гудит монах. — Небось теперь-то даст тебе дед мечом помахать. А? Или не дашь?

— А что? Вполне... Вот только уверюсь, что у него нигде слабинки нет. Пусть машет вволю.

Митя думает: «Наконец! Неужели так просто? Мечом деда огрел и все!»

— Только мечом махать — не главное.

— Для него-то сейчас — главное, — смеется монах.

— И сейчас не главное! — повышает голос дед. — Главное — думать!

— Ну, думать оно никогда не грех, только сейчас-то чего нам думать? Думать будет Олгерд. Вот если бы его планы знать...

— Планов Олгерда не знает и не узнает никто. Но нам это и не надо. Нам важно, что он пойдет, то есть мы пойдем под его командованием, всей Литвой. Из этого исходить. Нам идут помогать, значит, мы должны быть готовы лучше всех.

— Почему? — вставляет Митя.

— А потому что придут и помогут, а если я начну сопли жевать, поотхватывают лучшие куски и разойдутся. А то и не разойдутся — хрен выгонишь. Вот и думай! Ну, за Любарта-то я спокоен более менее. Сейчас все есть, снаряжение, кони... Урожай был... Вот только военное хозяйство... Правда, не хуже оно, чем у других братьев, даже чем у Олгерда, но...

— А все тревожишься, клык бобровый, — так монах называл Бобра после схоронения Мити на болоте, и то редко, наедине, в интимной обстановке, а при Мите сейчас назвал впервые, и у того округлились глаза. — Так он и не устроил по-твоему.

— По-моему-то ему очень нравится. Да ведь народ...

— Ну... Народ — быдло!

— Да не тот, что быдло. Бояре, они что — не народ? Бояре не тянут, и тут хоть убей — ничего не выходит!

— Но ведь князь приказывает. Не сделаешь — голова с плеч!

— Да! Ан, не сделаешь... Ведь это... Чтобы сделать!.. Дружину надо держать — работающую!

— Ну как у тебя.

— Да. Дружинник есть дружинник! Он тогда только хорош, когда все время, каждый день занимается своим делом. Значит, их содержать надо — кормить, поить. А кому это не в тягость? И мне в тягость. Но сколько я от этих «дармоедов» имею! Сколько добра от разора сберег, сколько людей от смерти спас — шутка?! Сколько князю пользы! Все бы так! Он и хочет, но бояре хитры — спасу нет! Зачем еще я буду «дармоедов» держать, хватит и Бобровых. Он их пусть кормит, а я у него за спиной отсижусь, и деньги сберегу, и добро. Вот и выходит — Бобер дурней всех! — Дед хлопает ладонью по столу и замолкает.

— Не досадуй, воевода, — спокойно гудит монах. — Поплачут они еще от своей хитрости, покусают локти.

— Наплачутся... Уже плачут. Полдюжины уделов псу под хвост, когда еще их выручишь, а если и выручишь, там ведь теперь восстанавливать все придется от головешек. Если полякам уходить придется, разве они что оставят?

— Ну уж это — как водится. Да еще отвоюем ли? Он вон хунгар на помощь прицепил...

— Отвоевать-то отвоюем. Олгерд, если за дело взялся, черта запряжет. А вот удержать и отстроить — другое дело.

— Дед, а ты считал, во что тебе дружина обходится? Дед и монах удивленно взглянули на Митю:

— Да как же тут посчитаешь? Прикидывал, чтобы без убытку — и все. А зачем тебе?

— А вот чтоб без убытку. А то ведь можно и с князя попросить. Дружина ведь на него, не на тебя работает.

— Да это-то верно, сынок! Только военное ремесло трудно считать. Ведь Любарт мне, когда может, кое-что подбрасывает, — раз, — дед отгибает большой палец. — Когда поход удачный, и княжья помощь не нужна, — два, — дед отгибает указательный. — А когда неудачный — и князь ничем не поможет, ему бы самому дай Бог выкрутиться, — три, — дед отгибает средний, — вот тебе и вся фигура из трех пальцев. — Дед складывает их в кукиш. — Ее и обсчитывай.

Они смеются. Бобер продолжает:

— Самый верный, беспроигрышный расчет в том, что чем искусней и опытней войско, тем... Нет, даже не так (войско всегда должно быть опытным и искусным): чем больше у тебя настоящего войска, опытного и искусного, тем чаще удачные походы, и тем реже неудачливые, так?

— Так! — охотно соглашается Митя.

— Значит, на войско ничего не надо жалеть!

— Отчего ж они жалеют?

— Хитрят. Людей у нас мало, кормильцев. И их, как кур, не разведешь. Значит, другой путь — нахлебников урезать. А кого? Хороший смерд много народу, конечно, прокормит. Но и ртов на него... Ты, я, дворня наша, отец Ипатий вот тоже, сам не сеет, не пашет...

— А кто о душе вашей позаботится, неразумные? — важно откликается отец Ипат.

— Да ты, конечно, ты, хотя у нас и в церкви народу немало, и волхвы, вон, не перевелись...

— Тьфу! — отплевывается монах.

— ...но я не об этом. Ведь вас, как бы важны вы ни были, кормить же надо! А там князь, его двор. А там Вильна! Вон сколько набирается! Но главное — войско. Главный нахлебник! Вот бояре и оглядываются, как бы за чужой счет! И легче всего за счет дурака Бобра, он на войско ничего не жалеет. Посмотри, когда в поход идем: Владимир — полк, Луцк — полк, Холм — полк и т. д. И вдруг какая-то Бобровка из Луцкого удела — тоже полк! И какой! Лучшие разведчики, лучшие стрелки, лучшие бойцы — шутка?! А мне не жалко! Теперь понимаешь — почему?