Владимир Кожевников - Забытый. Литва

17-го заполдень Любартов отряд (семь тысяч конницы, пешцев у него не было) вышел к Бугу верстах в трех восточней постоянной переправы и выслал к ней разведчиков. По расчетам князя поляки должны были или заканчивать переправу или уже уйти на Владимир. Бобров полк шел в авангарде. Митя с монахом состояли при воеводе в неопределенной роли то ли адъютантов, то ли наблюдателей и советников. Как бы там ни было, это давало Мите возможность видеть весь ход развертывавшейся кампании.

Разведчики вернулись через час с ошеломляющей вестью: ни поляков, ни их следов, никаких признаков переправы.

Митя заметил, как вытянулись лица у Бобра и других воевод, когда они выслушали Станислава. Любарт, однако, остался невозмутимым, даже, кажется, усмехнулся в усы:

— Может, они так аккуратненько пробрались, что и...

— Ну что ты, князь! Такая орава!.. Обижаешь ребят моих, — обиделся Станислав.

— Значит, не дошли?

— Они выступили (собирались, по крайней мере!) одновременно с нами, а им шагать чуть не вдвое меньше, — раздраженно возразил луцкий воевода Лукьян.

— А на той стороне? — Бобер поднял глаза на Станислава.

— По всем заметам — пусто. Полная тишина! Я послал двоих, а сам сюда.

— Не в воздух же они поднялись?

— А повернуть куда? — бубнит монах. — Не могли?

— Куда им от такого жирного куска отворачивать?! — сильнее раздражается Лукьян.

— Ну, мало ли... Может, там Олгерд с Кейстутом зашумели.

— Зашумели, зашумели! — теперь уже не прячет улыбки Любарт. — Кейстут выступил, так что...

Воеводы укоризненно качают головами: что ж, мол, ты... Знал, а молчал.

— Значит, переправа? — спрашивает Бобер.

— Ну зачем здесь. Глубоко, неудобно... Пойдем этим берегом до настоящей переправы, заодно по полякам что-нибудь уточним, — у Любарта хорошее настроение.

Польский след отыскался быстро и указал, естественно, на север.

Остаток дня шли по этому следу, не очень поспешая — Любарт побаивался догнать и напороться на превосходящие силы.

Когда же вечером перешли невзрачную речушку (таких до Холма было еще две) и остановились готовить ночлег, Любарт позвал к себе воевод.

Могло показаться нескромным, и Митя сам ни за что не стал бы этого делать, но монах кивал, ширял в бок локтем, завозился сам, — и они подъехали вслед за Бобром к Любарту. Тот взглянул на них и промолчал.

«Слава те, Господи, пронесло! И куда полезли, от деда, что ли, не узнали бы?!» — Митя недовольно оглянулся на монаха. Тот расплылся, подмигнул — привыкай, мол.

Подъехали воеводы. Любарт оглядел всех весело, настроение у него по-прежнему было хорошим:

— Хочу вам сказать, паны воеводы, что с польским войском нам дальше не по пути. Все вы знаете, что в двадцати верстах к северу отсюда стоит городишко Городло. Но не все знают, — он посмотрел почему-то на Митю, — что там польский гарнизон. Велик ли, мал, что собирается предпринимать — ничего этого неизвестно. Так что придется нам, прежде чем поляков догонять, туда наведаться.

Воеводы молчали, все было ясно.

— Там, говорят, острожек какой-то хитрый, — подал голос Бобер. — Не споткнемся?

— Запросто, — нахмурился Любарт. — Я сам его строил, сам укреплял.

— Ну и как?

— Как... Для себя строили — не для поляков.

— Тогда, может, мне пораньше завтра рвануть, да с налету?...

— А вдруг их там целый полк? Раньше... С налету... Не получится с налету. Силы беречь надо, они скоро понадобятся. Пойдем как обычно. Если с солнцем выйдем, к полудню будем на месте. Все! Отдыхать!

Отроки ставили шатер. Костер освещал поляну, булькало в котле, и ронял с треском и шипением с вертела в угли жир маленький толстенький кабанчик.

Бобер, Митя и монах отдали коней, сняли доспехи, устроили нехитрые постели в шатре — ночь обещала быть холодной. Осталось поужинать и спать.

Митя полюбил в походе больше всего этот вот момент: когда позади все труды дня, завтрашние заботы не скоро, а сейчас можно расслабиться, отдыхать, думать о своем, о чем угодно, смотреть на веселое пламя, на искры, улетающие к звездам, на эти звезды в черном небе, слушать, о чем говорят эти люди, выросшие, а то и состарившиеся у походного костра. Чего только не услышишь, не узнаешь здесь.

Подходят по одному сотники, докладывают. День легкий. Никаких потерь, никаких происшествий. Только у Вингольда одного дружинника ужалила змея.

— Как же его угораздило-то?

— Не поверишь, воевода, за куст присел по нужде...

— Так в ногу, говоришь?

— Если честно, прямо в ж...! Смех и грех.

— А-ах-ха-ха! — заливаются вокруг.

— Жив-то будет?

— Куда денется! Травку приложили, зельем напоили. Дня два в седло не сядет только. Задница стала, как подушка.

— Ну, сам виноват.

Смех стихает, но из темноты торчат веселые рожи. Сотники, кто присел к костру, кто стоит — ждут.

— Ну так, паны сотники, готовьте людей. Завтра выходим на поляков. Выступаем за час до восхода. Всем ясно?

Сотники молчат.

— Быть готовым, не мешкать. Двигаемся на север, ходко, чтобы к полудню подойти к Городлу, там польский гарнизон.

— А Холм как же?

— Холм только после Городла. Кстати, из вас там никто не бывал?

Молчание.

— Ладно, придется у князя выпытывать. Вингольд фыркает:

— Воевода! По-моему, укушенный мой оттуда.

— Во как! Тогда ты мне его завтра утром приведи... Или принеси. Опять шелестит смешок.

— Ну ладно. Если вопросов нет — то всем отдыхать! — И сотники растворяются в темноте.

Из котла и от вертела дух все соблазнительней. В котле уха.

— Митя, тебе отец не рассказывал, какую он у московитов уху попробовал?

— Не-ет...

— А мне все уши прожужжал. Думаю, что уж за уха такая? Решил его своей накормить. Ведь Славка наш — мастер уху варить. А, Вячеслав?

— Да что, воевода, это ведь вам судить, а мне варить... — откликается Вячеслав.

— Ну! Мне Славкина уха во как нравится. — дед поднимает большой палец.

— А, отец Ипат?

Монах, приуставший за день, почти дремлет, но, услышав про уху, оживляется:

— Знатно, знатно Вячеслав варит! Но в Москве Кориата удивили.

— А что? — не понимает Митя.

— Да вот... Попробовал он Славкиной ухи, похвалил вежливо, но даже целой миски не съел.

— Ух ты! — нисколько не обидевшись, восклицает Славка. — Видно, в Москве рыба другая! — Он разливает свое произведение по мискам, подносит Бобру, Мите, монаху. Отроки подходят со своей посудой сами.

Митя долго дует на ложку, наконец пробует и мычит от удовольствия. Мычат и все, кто приложились, затем молчание, чавканье...

— Что же тогда отец ел, если ему такая вкуснота не понравилась? — Митя опустошает свою миску.

— В Москве рыба другая! — повторяет Славка.

— Да не в Москве, — опять оживает отец Ипат. — А на Итиле его московские купцы накормили. Прямо под Сараем. Там действительно такая есть рыбка, стерлядь называется. У нас в Нямунасе ее нет. Видел я ее, едал даже. Вкусна, собака! Правда, ухи из нее не пробовал. А князь Кориат за эту уху купцам коней подарил даже...