Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Князь, а зачем они дерьмо в ров сливают?

— Для чистоты. Сам подумай, если тысяча, а то и полторы, человек, да каждый за день кучку наложит, через неделю в дерьме утонешь!..

— А как это сделано?

— Что?

— Ну, как сбрасывают, каким образом?

— Желоб я велел закопать. Колодец такой пробили, досками обложили... Постой-постой!

— Какой он величины?

Любарт таращит на монаха глаза, разводит руки аршина на полтора:

— Вот такой примерно... — Глаза его вспыхивают и гаснут. — Не-ет... Круто, не влезешь... Крутой он и длинный, не влезешь, и выходит в выгребную яму.

— Да не важно, куда он выходит! Деревянный ведь?

— Деревянный...

— Так, может, скобы?..

Глаза у Любарга вновь вспыхивают, он воровато оглядывается, видит, как смотрит на него Митя (больше у костра никого не осталось), и прикладывает палец к губам.

— А кто ж сможет?

— Давай уж я. Возьму грех на душу за веру православную. Ты подскажи, где этот желоб?

— Не скажу точно, искать надо. Слева ближе к ручью, почему Лугвений-то и пропах.

— Ладно, его по звуку ведь можно определить, не прямо же в воду вы его...

— Нет, конечно. С полсажени над водой.

— Надо пару бревен связать, да в темноте незаметно... Там во рву травы, и старой, и новой — черт ногу сломит, так что осторожненько прокрадемся...

— Ну что ж, давай! — загорается Любарт. — Эх! Получилось бы! Я б тебя в зад расцеловал!

— Ну-ну! Не говори — гоп! Там поглядим. Тьфу-тьфу-тьфу! — Монах плюет через левое плечо.

— Отче, давай я с тобой! — подкатывается Митя.

— Еще чего! В дерьме купаться! Не княжье это дело... Ты мне Гаврюху скорей сыщи и сюда. И травы той, дедовой, приготовь, которая пенится — отмываться потом... Если придется...

Мите становится страшно. Он представляет, как монах протискивается по тесной вонючей трубе, а наверху стоит уже поляк с поднятой саблей и ухмыляется.

— Отче! Если скобы, ведь стучать придется. Услышат.

— Не должны, — откликается Любарт. — Там закоулки, позади нужника, и закрыто плотно, если и услышишь, не поймешь — откуда...

— Вот и добро! Волков бояться — в лес не ходить!

Через час все было готово. В тайну, кроме них троих, был посвящен только Гаврюха, который должен был на плоту подвезти монаха к трубе и дождаться его назад.

Ночь тянулась медленно. Пылали на стене факелы, под стеной костры. Стрелы густо летели в крепость, редко из крепости. Гвалт стоял порядочный — Любарт приказал громче шуметь. Митя, достав огромный пучок пенной травы, побежал к Любартову костру. Дед было окликнул:

— Куда ты? Поспи немного!

— Меня князь требует.

— Зачем?

— Дело есть, дед, не спрашивай!

— Что за секреты? Смотри! Через ров не смей!

— Какой ров! Пропахнешь, как Лугвений.

— Ну иди... — Дед укладывается спать.

Митя устраивается у княжеского костра, сидит, обхватив колени, смотрит в огонь, ждет. С противоположной стороны на него смотрит рассеянным, невидящим взглядом Любарт. Проходит час. Митя задремал. Еще час. Любарт встряхивает головой, поднимается. Митя открывает глаза, вскакивает:

— А?! Вернулись?

— Нет. Пойдем, посмотрим.

Они спускаются вниз, к тому месту, где ров смыкается с ручьем. Здесь тихо и черно. Не видно по воде совсем, хоть глаз выколи А тишина хрупкая, нервная и как будто отгороженная, отрезанная от гама, что стоит там наверху.

Они долго стоят у воды. Запашок здесь, конечно... Напряженно вглядываются, вслушиваются — ничего! В конце концов как будто всплеск?!. Да! Вот еще! Еще!

— Никак плывут! — шепчет Любарт.

Плотик и две фигуры на нем возникают рядом внезапно. Двое вытаскивают бревна на берег и лезут назад в воду. Долго обмываются, пока князь не окликает:

— Эй, хватит! Найдите место почище. Здесь ведь тоже дерьмо плавает.

— Ты настоящего дерьма не видел! — откликается монах и выходит из воды. Воняет от него!..

— Ну! Был?!

— Был!

— Ах, орел! Ну и гусь! Пошли скорей!

— Нет! Митрий, ты травы принес?

— Вот она.

— Давай скорей! Гаврюха, пошли в ручей, к чистой воде, а то задохнусь. О Господи! Воля твоя!

Они поднимаются вверх по ручью шагов на сорок, там монах с отвращением сдирает с себя все и лезет в ледяную воду. Гаврюха — следом. Монах мычит, ахает, кряхтит и трет, трет себя травой до тех пор, пока не покрывается душистой белой пеной. У Гаврюхи громко клацают зубы, но он тоже не спешит обмываться и выскакивать.

Князь с Митей терпеливо ждут. Настроение у них поющее. Сон как рукой сняло!

«Раз монах был там, значит, проникнуть в крепость можно! Значит, она уже — того! Значит — завтра!.. Или сегодня? Как Любарт решит! Но это уже второе! Главное — шарахнем! Ах, отче, отче!! Отчаянная твоя башка!»

— Митрий! Принеси нам какие ни то порты, эти мы уж не наденем, а голыми к костру идти, еще увидит кто, подумает — чокнулись...

Митя срывается за одеждой.

Через некоторое время они вчетвером сидят у костра. Князья укрывают лазутчиков плащами, наливают им полные жбаны, тащат закусить.

— Со мной такого не бывало, — смеется монах, — чтобы князья за мной ухаживали! А. Гаврюх?!

— Заслужили, черти! — треплет его по затылку Любарт.

У Гаврюхи зубы выбивают дикую дробь, а руки так дрожат, что из жбана выплескивается брага.

По комплекции он — едва треть монаха, а пока тот лазил по трубе, все три часа, а то и больше, просидел на плоту.

Любарт отнимает у него жбан и поит из своих рук. Заставляет выпить много. Велит Мите принести шерстяной коц и еще им накрывает Гаврюху. Тот, наконец, перестает стучать зубами, расплывается в блаженной улыбке.

Монах сам за собой ухаживает: дует из жбана, поворачивается к огню то одним, то другим боком, подтыкает под себя плащ.

Митя тянет носом воздух: «То ли принюхался — вроде и не воняет?»

— Да не-е-е... Отмылись — не нюхай! Эта трава у деда Ивана — мировецкая! Ну так, стало быть, залез я! Скобы вколотил! Так что теперь можно и без шума. И не одному. Крышку приподнял, осмотрелся... Лошадей там стояло с десяток, людей не видел, но вылезти не решился, не стал рисковать. Я ведь не расспросил, как там внутри и что. Теперь бы туда тех, кто внутри хорошо ориентируется. Того же Лугвения! Ну и обмозговать, как действовать, да и с Богом!

— Хорошо, отец Ипат! Ох, как хорошо! Ладно, утром обмозгуем. Пожалуй — на завтрашнюю ночь. Надо, наверное, мост приготовить, чтобы ворота изнутри открыть и... Ну ладно, подумаем! — Любарт сияет. — Ох, отец Ипат! Если возьмем — проси, чего хочешь!

— Економку! Економку мне подари, потолковей да подородней! — хохочет монах.

— Хха! А как же твое монашество?

— Бог милостив! Я каждую ночь каяться буду! — во все горло ржет монах.

— Согрешу — и покаюсь! Согрешу — и покаюсь!

Брага действует быстро: щеки краснеют, глаза соловеют, а у Гаврюхи так и вовсе закрываются. Он заваливается на бок и засыпает.