Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Бывают же такие красавицы, — размышляет вслух Алешка. — Я думал — и не бывает. Ан — бывает...

— Что, влюбился, что ль? Она ведь старая! Ей уж лет двадцать пять, поди...

— При чем тут — старая?! Когда олень по поляне несется, ты думаешь, сколько ему лет? Или сколько лет вон той березке? Или когда орел парит в небе?..

— О-о! Вон ты как заговорил! Значит, точно — втесался! Орел — это точно! Похоже! Хочешь, я ее у отца выпрошу? Для тебя! — а сам вдруг подумал: «А почему для него?! Почему бы и не...»

— Ты что?! Соображай!

— А что? Мне отец ни в чем не отказывает.

— Да опять ты!.. Опять — при чем здесь это?! Разве ж так можно? Да и не отдаст он! Дураком надо последним быть, чтоб такую — и отдать. Только не о том речь! Ты подумай! Она и я...

— Да она же невольница, наложница. Что господин скажет, то она и сделает.

— Сделает, куда ж ей деваться... только разве это...

— Что?

— Ты бы согласился, чтобы тебя ласкали по приказу, не любя?

— Какая ж это ласка?!

— Вот и я о том.

— Ну ты даешь! Действительно — влюбился! — Митя вспоминает, что говорят в таких случаях взрослые. — Женить тебя надо!

Они долго скачут молча, думая каждый по-своему об одном и том же. А след погони все явственней: все больше убитых поляков.

Наконец они подскакали к месту, где что-то происходило. Происходило, как обычно, страшное. Кто-то убегал, кого-то убивали. И как всегда, ничего нельзя было понять: где свои, где чужие, где командиры...

Их вопрос: Олгерд, где Олгерд?! — долго оставался без ответа, наконец некоторые стали оборачиваться. А кое-кто и показывал. Куда-то вправо. Они, то рысью, то шагом, продвигались в этом направлении, оставляя левее и впереди себя тучи пыли, где, вероятно, дрались, и, наконец, заметили кучку всадников, среди которых — он был чуть впереди, один, — узнали Олгерда. Олгерд никогда не высовывался вперед, оставался позади или посередине войска, Митя хорошо помнил это по рассказам деда и монаха, и поэтому теперь сразу сориентировался в положении дерущихся.

Митя подскакал прямо к князю.

— Князь! Что это? Настигли? А где отец?

Олгерд не изменил ни позы, ни выражения лица: — Настигли, настигли... Откуда вы взялись-то, герои?

— Да нас Кориат заставил отдыхать и бросил...

— А-а-а...

— Где он?

— Там где-то... Саблей машет...

— Как же его найти?

— Теперь не стоит. Дело к концу.

— Да как же так? А Любарт подошел?

— Конечно. Не подошел бы, мы бы их не догнали.

— Тогда нам к нему надо!

— Зачем? — Олгерд вздохнул, поднял руку, показывая отрокам три пальца. От свиты отделились трое, подъехали.

— Это разведчики князя Любарта. Проводите их к нему. Вон там, слева объезжайте. Разведчиков беречь!

Один из трех молча склонил голову, и тронул коня.

— Вот за ними, — Олгерд кивнул Мите, — они выведут.

— Спасибо, Великий князь! — Митя повернул за провожатыми. Алешка за ним.

«К Любарту... А зачем?.. — в голове у Мити засело совсем не то, не к Любарту ему надо было, а в драку, — ладно, не важно. Важно, как дед говорит, определить главное, особенно в бою, и это главное исполнять. А что сейчас главное? Дело сделано, поляки разбиты... почти... А ты так и не помахал мечом. Да ведь это, если все считать, уже третье... нет! четвертое, без мелочей, сражение, а все никак! Дед говорит — успеешь. Так за его спиной и вся война пройдет! Ну, найдем Любарта, деда... Ну и все?..»

— Алешка, ты сколько раз мечом бился?

— Да это как считать... В атаку-то скакал уж наверное раз десять, и рубить приходилось... Только драка драке рознь... Когда бегущих догоняешь, это не драка... А так вот — лоб в лоб, и кто — кого, только дважды. И оба раза получил. Шрам на ноге видел? Это во второй раз, тогда я на коне хоть усидел. А по-первости мне амбал попался, щит разнес, вдребезги, из седла вышиб, хорошо — ноги из стремян успел дернуть. Помнишь, я всю осень руку на веревке таскал? «Да, дела, — думает Митя, — но все равно, привыкать-то надо...» Они приближаются к мечущимся по полю конным и пешим, но воины Олгерда едут спокойно, не вынимая оружия, забирая все дальше влево от дерущихся. Митя смотрит на Алешку, как опытного в таких делах, но тот молчит и за меч тоже не хватается. На фоне этого спокойствия Мите стыдно суетиться, но что-то сделать хочется страшно.

— Эй, ребята, вряд ли мы кого здесь разыщем, — обращается он к сопровождающим. Те останавливают коней, ждут, что он дальше скажет.

— А давайте подеремся малость! Может, доспех хороший отыщем, а?

— Нам вас оберегать велено, — качает головой старший.

— Вот и оберегайте! — вдруг догадавшись, кричит Митя и выхватывает из ножен меч. — Алешка!

Алешка пускает своего гнедого в галоп, к туче пыли, откуда доносится гвалт схватки. Митя летит следом, а за ними с криками «Стой! Куда?» бросаются дружинники. Перед тем как влететь в пыль, Алешка успевает крикнуть Мите:

— Слева рядом плотней!

«Почему слева?» — Митя не понимает, но покорно выполняет. Так они влетают в сумрак свалки. Сначала ничего не видно, кроме мечущихся туда-сюда конных литвин. Потом, приглядевшись, они замечают и противника. Сотни две польских пешцев (может, меньше, Мите показалось — очень много), образовав неправильный круг, внутри которого сгрудились лучники, выставили копья, сомкнулись и отражали наскоки конных, которые не могли не только разорвать этот мощный строй, но даже подступиться к нему как следует.

Алешка остановился, приподнял щит повыше. Митя встал рядом, соображая: «Чего они мечутся? Пешцев надо! Или по крайней мере лучников побольше!» Он оглянулся на старшего своей «свиты»:

— Как тебя?

— Глеб.

— Вот что, Глеб, собирай-ка вокруг нас побольше народу. Чего они скачут, как зайцы, делать им, что ли, нечего?

Глеб смотрит, не понимая.

— Так до свету скакать будут! Надо им строй разбить! Стрелами! Понял? Давай!

Алешка привычно потянул из колчана. Дружинники поняли и последовали его примеру, а лицо Глеба прояснилось: «Кто такой? А командует, как воевода. И толк говорит!»

Но отвечать и отгадывать было некогда, у него в голове только отложилось почему-то сравнение с воеводой, и он закричал:

— Воины Олгерда! Все ко мне! Встать вокруг воеводы! Луки готовь! Ко мне! Приказ воеводы! Луки готовь!

Алешка, Митя и оба дружинника тем временем, встав тесной шеренгой, только чтоб не мешать друг другу, начали бить в одно место ощетинившегося копьями строя. Алешка стрелял чаще и метче. Он свалил уже двоих, а двоих или троих ранил, пока дружинники смогли задеть человек пять. Митины же стрелы неизменно втыкались в щиты.

— В голову цель, прямо в лицо! — прохрипел ему Алешка, оттягивая тетиву к уху.

Мите как-то жутко стало, насколько это может быть в горячке схватки — он представил, как в щеку (а почему не в глаз?) впивается стрела, но послушно начал брать выше, и хотя эта стрела опять ткнулась в щит, следующая мелькнула над ним, воин опрокинулся, копье его вздыбилось и упало.