Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Да, вы великолепно бились, но увы! Скоро ваше, наше рыцарское искусство станет никому не нужно. — Француз горестно покачал головой, шмыгнул носом. Был он уже изрядно пьян.

— Почему так? — удивился Дмитрий.

— Мой молодой друг, поверьте мне, я понял это там, в той битве. Теперь биться будет чернь. Топорами. Или вообще в рукопашную перестанут биться.

— Что вы такое говорите, доблестный рыцарь?! — Дмитрию стало совсем интересно.

— Мой молодой друг, нас, конных рыцарей, когда мы пошли в атаку, просто не подпустили. Английские мужики перестреляли нас издали из своих громадных луков, как зайцев.

— Вот оно что! — глаза у Дмитрия загораются, он вспоминает Волчий лог, знаменитый подвиг отца Ипата: «Нам бы таких лучников, такие луки!» — Но разве вы шли в атаку налегке, без доспехов?

— В полном облачении, мон шер ами, в полном! Их стрелы прошивали наши панцири на расстоянии в полтораста шагов.

— О-о!! Возможно ли это?!

— Я бы тоже не поверил, если бы не увидел сам. Но я был там! Зачем мне врать?! Я скакал в первых рядах и получил стрелу в правое плечо. Я выронил меч. Потом пал мой конь, и мне пришлось отходить. Я прикрывался щитом, и пока выходил из-под обстрела, еще две стрелы прошили мой щит. Этого не хочется вспоминать! Но там у англичан было еще кое-что!..

— Что же?!

— Бомбарды.

— Бомбарды?! Что это такое? Я помню из латинского, что «бомбарен» — это совсем неприличное слово...

— О-о, да! Мой юный друг, я вижу, что вы не только искусно владеете мечом, но и прекрасно образованны. Но это слово как нельзя точно характеризует эти исчадия ада. Они именно «пердят» и плюются огнем (такие длинные медные трубы, пропади они пропадом!), и изрыгают вместе с огнем из себя громадные каменные ядра. Одно такое ядро может смести враз десяток всадников! О-о! Это ужасно! Мы оставили на поле больше шести тысяч рыцарей. Искуснейших, сильнейших, храбрейших! Это невероятно, неслыханно! Но им не пригодились ни их сила, ни их искусство. Они полегли под стрелами, как простые латники! О мон Дье! Зачем я дожил до этого проклятого времени! — Француз плакал, а Дмитрий смотрел на него, но думал совсем о другом.

Еще через час рыцарей стали уже выносить. Важные соседи Кориата упали оба.

Кориат передвинулся на освободившееся место и продолжал что-то без передыху говорить, близко наклонившись, Великому магистру, который с лучезарной улыбкой кивал и восклицал то и дело:

— Яа-а-а! О-о-о, Яа-а-а!

Дмитрий загляделся на них, пытаясь представить, что там плетет отец, но тот, наконец, умолк, чокнулся с Магистром, вылил в себя пойло и вдруг взглянул через стол на Дмитрия без улыбки.

И показался ему смертельно уставшим, даже, вернее, смертельно раненным и изо всех сил скрывающим свою рану.

Дмитрий содрогнулся.

Но тут к Кориату склонился Магистр, начал говорить, и тот, вновь «повесив» на лицо беззаботную улыбку, повернулся к нему.

Однако Магистр не улыбался. Он стал втолковывать послу что-то серьезное, и Кориат вмиг согнал улыбку с лица, закивал, что-то коротко ответил, т. е. разговор изменился сразу и очень круто.

«Узнать бы, о чем они... — думал Дмитрий, — завтра отца обязательно расспрошу, если он не... Что-то слишком уж серьезно».

Действительно, разговор пошел серьезный, а дело в том, что Великий магистр дошел до той кондиции, когда стало очевидным и необходимым открыть душу сидящему рядом прекрасному человеку, который так его понимал, так много хорошего для него сделал и никогда не подвел!

Магистр стал поверять Кориату некоторые тайны внутриорденских отношений. Насколько тяжело, сложно управлять Орденом. Как своевольны, независимы и строптивы рыцари, образующие братство. Даже рядовые! У каждого за плечами предки! Их крестовые походы! Обычаи, традиции! Что уж тогда говорить о могущественных баронах!

То есть Генрих фон Арфберг плакался в жилетку другу (с кем еще он мог так просто и откровенно поговорить?!), рассказывая ему, какая скотина был этот Ульрих фон Ротенбург! Слуг, земель и золота у него было столько, что он мог купить пол-оредна, и он это сознавал! Оттого и обнаглел совершенно!

Правда, Устав Ордена он формально соблюдал: взносы вносил, поставлял воинов, продукты и снаряжение в Мальборк. Больше других, естественно... Но пожалуй и половины не давал того, что полагалось ему, учитывая размеры состояния и количество вассалов и слуг!

— Понимаешь?! — Генрих ел глазами Кориата.

— Конечно! Он не отдавал всей доли!

— О-о-о! Да-а! Он, как кость собаке, бросал подачку и говорил примерно так: я даю больше всех, что вам еще?! Он дерзил даже мне, Великому магистру! Вспомни, каким тоном он отказывался от твоего выкупа, требовал поединка?! Ведь он очень хорошо понимал, как я не хотел этого!

— О-о-о! Да-а! — в тон ему тянул Кориат. — Но ведь существует же какой-то механизм в Ордене, позволяющий укрощать строптивых?..

— Да! Есть суд Ордена! Есть Совет! Но нужно было кому-то осмелиться вызвать его на Совет, призвать к ответу. До этого просто не доходило! Редкие смельчаки, решавшиеся возмутиться, постоять за честь Ордена, за свою честь, незаметно исчезали. Помню, один на охоте неудачно упал с коня, другой утонул в пруду, в собственном парке... Ну и все! Перестали возмущаться! Даже на поединок его вызвать не решались, хотя не первый он был среди моих рыцарей боец. Но искуснейшие, сильнейшие бойцы не искали с ним поединка, потому что знали: до этого не дойдет! Их уберут раньше! Люди Ульриха. Что тут сделаешь?! Пошли разлады, упала дисциплина, вообще само существование Ордена...

— Ну, такого не могло произойти со столь разумной и мощной организацией, — поспешно польстил Кориат, а сам подумал: «А ведь зря, видать, Митька его ухлопал! Зря!»

— Возможно, и не могло, — вздохнул Генрих, — но я, видит Бог! — стал опасаться. И вдруг вы! Этот юноша! Видно, все-таки Господь возмутился неслыханной гордыней Ульриха!

— Да уж... Бог, он все видит, — печально усмехнулся Кориат.

— Кстати, что это за юноша? Я хочу наградить его! Негромко, конечно, чтобы знали ты и я... Надеюсь, ты меня понимаешь?

— О-о, да! — улыбается Кориат, — конечно!

— Откуда он? Какого рода? Тогда он кричал, будто есть князь. Он что же, действительно Гедиминович? Родственник тебе?

— Это мой сын, Великий магистр! Магистр даже отшатнулся:

— О-о! Я не ослышался?!

Кориат покачал головой, улыбаясь грустно и гордо.

— И ты отпустил своего сына на почти верную смерть?!

— Ну почему же на смерть? — Голос Кориата был полон достоинства, но себе, вспомнив, что передумал и пережил за прошедшие сутки, сознался: «Да, на смерть!»

— Твой сын такой искусный боец? Но ведь он молод и не очень силен! Сколько ему лет? — Магистр неотрывно глядит на Дмитрия, и тот понимает, что разговор о нем, о поединке.