Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Рыцари гаркнули: «Хох!» — и начали рассаживаться.

Уселись и послы. Дмитрий оглядел стол. Он был уставлен маленькими бочонками, большими бутылками, огромными блюдами с разнообразнейшей снедью, металлическими кружками и дивными стеклянными бокалами. Прямо между Дмитрием и отцом стоял торчком бочонок на подставке с трубкой возле днища, заткнутой пробкой, а радом огромный поднос, на котором лежал молодой (пуда на два) поросенок, обложенный яблоками и капустой, было еле заметно, что он уже разрезан поперек на готовые (преогромные!) порции.

Перед Дмитрием лежал красивый нож с резной ручкой и скругленным на конце лезвием и двузубая штука, которую отец, помнится, называл не то билкой, не то вилкой. Ложки не было.

Слуги побежали вокруг столов, наливая из бочонков и бутылок, как кто им указывал, но по полной кружке.

Дмитрий оглянулся на своего слугу и радостно поднял брови: «черненький»! Прав был монах! Как всегда...» — Тот кланяется, прижимает руку к груди, а палец (незаметно) к губам.

Магистр поднимает кружку:

— За здоровье, счастье и удачу наших уважаемых гостей! Рыцари ревут: «Хох!» — и пьют. До дна, все, даже Магистр.

Дмитрий беспомощно оглядывается на важного соседа — перевел бы, непонятно, — тот хоть и свысока, но дружелюбно улыбается Дмитрию и опрокидывает кружку себе в пасть...

Дмитрий оглядывается назад, «черненький» наклоняется и шепчет, неожиданно по-литовски, да чисто так:

— Они пьют ваше здоровье.

— Мое?!

— Нет, всех вас, всего посольства.

— А-а-а. — Дмитрию ничего не остается, как поднять свою кружку: «Ну, будь, что будет, кусок масла я заглотил, хотя чуть не сблевал, так что... — и он, прикрыв глаза, пьет, ожидая худшего. Но в кружке — жидко разбавленный кисленький медок. «Опять подвох! Что это? Насмешка? Оскорбление? Как реагировать?»

Дмитрий смотрит на отца. Тот вроде спокоен, а ведь из одного бочонка наливали. Дмитрий показывает кружку «черненькому»:

— Что это?

Тот делает важное лицо:

— О! Это очень редкое дорогое вино! Его привезли недавно из Хунгарии. Подарок ихнего короля!

— Как тебя зовут?

— Иоганн.

— Иван — значит... Ваня... »Черненький» склоняется к его уху:

— Прошу тебя, князь! — в глазах его мольба.

«Черт с тобой, — думает Дмитрий, — но почему ты вдруг по-литовски заговорил?»

За столом между тем начинается великий разбой: рыцари, вооружившись ножами и этими двузубыми, помогая себе лопатками, торчащими в блюдах на серединах столов, режут, рвут, отдирают, тащат на свои медные чаши груды мяса, птицы, копченостей, окороков, загребают горы надлежащих к мясу овощей: капусты, репы, брюквы, лука, еще чего-то непонятного — пареного, вареного, тушеного, квашеного, соленого...

Но не дав разойтись как следует обжорству, с места поднимается Кориат. Он лишь дождался, когда слуги вновь наполнили кружки.

Кориат поднимает свою, и в зале, не сразу, но довольно быстро, смолкает шум голосов, звон и скрежет.

— Великий магистр, сиятельный барон Генрих! Уважаемые рыцари Великого Ордена крестоносцев! Я благодарю вас за великолепный прием, оказанный нашему посольству! За истинно рыцарское поведение и строгое соблюдение законов рыцарства! Я пью за нерушимую дружбу Литвы и Ордена, пью за величие Ордена!

Раздается такой рев «Хох!» — что Дмитрий чуть не подпрыгивает на скамье и оглядывается на Иоганна. Тот шепчет:

— Князь предложил выпить за величие Ордена...

Рыцари повскакали с мест, и — удивительнейшее дело! — поднялся сам Великий магистр! Он медленно, торжественно поднял свою чару и повторил:

— За величие Ордена!

— Хо-о-о-хх! — закричали снова в искреннем восторге рыцари. Даже и Дмитриевы важные соседи воодушевленно взревели.

Дмитрий глотал кислую гадость, пахнущую кошачьей мочой, и любовался отцом: «Ну, папаня! Теперь они, пожалуй, тебя в задницу расцелуют! А маслом я, видно, зря давился...»

После этой кружки разговор зазвучал много громче, а стук, визг ножей и чавканье заглушали даже и разговор. Воодушевление, поселившееся в сердцах рыцарей после столь удачного тоста, чувствовалось и должно было во что-то вылиться. Поэтому все почти мгновенно затихли, когда поднялся первый, сидевший справа от Магистра, рыцарь.

— Нам, скромным слугам Христовым, приятно и удивительно, что в далекой Литве, где еще не везде знают слово Божие, есть люди, так прекрасно понимающие идеалы Ордена и его святые задачи. Я пью за лучшего среди них, уважаемого посла, сиятельного князя Кориата!

— Хоо-о-о-хх! — уже нестройно, но очень громко и очень весело загремели рыцари, глядя на князя и приветствуя его чарами, некоторые даже вскочили на ноги. Пили до дна и грохали пустой посудой об стол.

Кориат кланяется говорившему, поднимает чару, поворачивается туда и сюда, приветствуя пирующих, пьет. Вот теперь он снова обрел душевное равновесие, он здесь свой, в привычной обстановке, в столь приятном и необходимом ему центре внимания.

Поднимается рыцарь слева от Магистра. Теперь тишина устанавливается долго, тем более что после предыдущей кружки не все успели закусить.

— Я надеюсь, что Литва, под руководством таких мудрых вождей, как присутствующий здесь сиятельный князь Кориат и его уважаемый брат Олгерд, будет и дальше крепить дружбу с Орденом, идти по пути защиты дела Христова и искоренения язычества! Здоровье великого князя Олгерда!

— Хох! — без энтузиазма отзываются рыцари, но пьют исправно. Дмитрий замечает: некоторые бочонки исчезают со стола, а вместо них появляются какие-то странные сосуды, похожие на кувшины, как бы обтесанные с одного бока.

— Иоганн, а в этих горшках что?

— О, это шнапс! Это очень, очень крепко, очень горько! Я не советую князю!

— А почему его сразу не поставили?

— Это горький напиток. Он не соответствует торжественным и радостным событиям.

— А что, теперь пойдет нера... — но тут поднимается сосед Кориата:

— Слуги Господа нашего Иисуса Христа!

Все присутствующие в зале немцы с грохотом вскакивают, и в зале наступает гробовая тишина. Дмитрий тоже уже было дернулся, но заметив, что отец не пошевелился, остался сидеть.

— Сегодня нас покинул один из славнейших и могущественнейших рыцарей Ордена, сиятельный барон Ульрих фон Ротенбург. Он был последним представителем великого рода, на протяжении веков сражавшегося за дело Христово! И сам он не жалел ни сил, ни средств для торжества этого дела. Его энергия была настолько велика, что часто перехлестывала за грань... — оратор замялся, — привычного. Он был неистов в выполнении заповедей Божьих! И нетерпим к пренебрегавшим ими. Эта нетерпимость не позволила ему простить несведущего и этим, — кто знает? — возможно, прогневить Господа...