Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Вот это правильно, князь! Останься он жив, вы умерли бы этой же ночью! А теперь все хорошо! И не только для вас. Видите, сколько народу радуется!

— Не понял! — Дмитрий трясет головой. — Он что, помер что ли?! Но все всех отталкивают, что-то кричат, «черненького» оттирают...

— Гаврюха! Рыцарь что, помер?!

— А х... его знает! Сейчас посмотрю, — и через минуту Гаврюха подходит с обескураженным вытянутым лицом:

— Князь! Он помер!

— Как?!! — Дмитрий вскакивает на ноги. — Я ж его тихонько, плашмя... У меня из головы вылетело напрочь, что его убивать надо! — а сам вспоминает глаза рыцаря там, у стены, в последний момент. — Правда, что ль? Гаврюха! А ну гляди мне в глаза!

Гаврюха заглядывает, и его словно бьют по лицу, он дергается, отлетает назад, ударяется спиной о кого-то, закрывается рукой:

— Помилуй, князь!

Дмитрий крепко зажмуривается. «Вот так! А ты все скромничал... Раз уж это есть, разве можно этим пренебрегать? Это ведь оружие почище меча выходит! Если б не оно, валялся бы ты уже здесь без головы... А ты все в благородство играешь...» — он открывает глаза и... Это уже другой человек.

— Пойдемте, рыцарь, пойдемте, — черный переводчик тормошит его за плечо. — Вас требует Великий магистр, объявить победителя.

— Объявить? Хорошо, хорошо, пошли. Гаврюха!

Гаврюха подскакивает с каким-то совершенно побитым видом.

— Ты что? — удивляется Дмитрий.

— Князь! Я на тебя теперь...

— Ты что — дурак?! Впрочем, ладно, после! Пойдем! Скажи им, чтоб вели, но сам от меня ни на шаг.

— Почему?

Дмитрий наклоняется к нему:

— Кто на кого молиться должен?! Ты меня уже второй раз спасаешь! Только ты помогал! Цыц! Молчи! И рядом! Если кто что — только шепни, я любого гада в порошок сотру! Понял?!

— О-о! Князь! Пойдем!

Их ведут на середину двора. Все замолкает. Становится еще торжественней, чем перед поединком.

На балконе поднимается со своего места Магистр.

Он поднимает руку и громко произносит что-то. Раздается приветственный крик.

— Что он сказал?

Переводчик шепчет Дмитрию на ухо:

— Он сказал, что поединок был честным и прошел по всем правилам рыцарства.

— А что это значит?

— Это значит, что никто в пределах Ордена не будет вам мстить.

— Ого!

Вечером состоялся официальный торжественный прием литовских послов Grossmeister'oм Ордена.

На этот прием посольство шло уже в полном составе, в парадных одеждах, во главе с Кориатом, очень бледным, но на взводе, сияющим, остроумным и, конечно, неотразимым для дам. Хотя, впрочем, ни одной дамы на приеме быть не могло.

Но до этого...

Для Дмитрия-то, конечно, весь день стал сумасшедшим, плохо сознаваемым калейдоскопом: какие-то люди, лица, слова, дамы в восхищенных улыбках, слуги, кресты на плащах, снова улыбки... И все это на фоне удивительного ощущения — жив! То есть в течение нескольких часов после поединка он осознал, насколько основательно вбил в себя, чтобы не мучиться и не волноваться перед боем, что с жизнью придется расстаться — ну и черт с ней! И восхитительно было снова привыкать к тому, что нет еще! Поживем!

Дмитрий удивлялся и радовался всему, что попадалось на глаза, все казалось таким милым, добрым. Даже немцы. Даже рыцари. А ведь действительно было странно: они действительно были все милы и добры, все улыбались Дмитрию, говорили что-то приятное, похлопывали по плечу. Что за чертовщина! За весь день Дмитрий не увидел ни одного угрюмого или просто хмурого лица! Ведь погиб знатный барон, человек, наверное уж, для Ордена не последний!

Почему же они веселятся? Что тут не так? Или опять подвох какой-то, и в самый неподходящий момент Орден снова выпустит ногти, на сей раз без промаха?!.

«Надо поспрошать... Отца, монаха... И этого... »черненького».

— Гаврюха!

— Я, князь!

— Найди-ка ты мне того, «черненького», кто посоветовал нам барона убить.

— Ох... Я его и в лицо-то как следует не запомнил... Как хоть его зовут?

— Да черт его знает!

— А как же?

— Да ну как-нибудь! Найди кого-нибудь, кто по-литовски или по-русски понимает, поищи слугу, что прислуживал мне перед судом. Только лишнего не ляпни... Про совет его или что...

— Ну что ты, князь!

— Ну давай! — а сам принимается искать отца и монаха. Отцову келью ему указали сразу. Войдя, Дмитрий какое-то время не мог найти, что сказать, так озадачил его вид отца. Кориат сидел за столом, лицом к двери, в обществе Леонарда и Байгарда, и был настолько пьян, как Дмитрий и представить себе не мог, и вдобавок (может, в зависимости от выпитого, а может, от пережитого) невероятно взвинчен, почти в истерике.

Пил, видно, он один, потому что советники сидели тихо, смотрели грустно и ни на какие выходки Кориата не реагировали.

А он то похохатывал, то тер ладонями лицо, то всколачивал и приглаживал волосы и без перерыва вскрикивал:

— Вот мы их как! Не лыком шиты! Мы и зашибить можем! И до смерти... Вот так вот! И кто!! Митька мой! Кровинушка моя! — а увидев сына, поднялся и распахнул руки:

— Вот он! Вот он, мой герой! Сын!! Иди... — И вдруг скривился, схватился за грудь и начал заваливаться на бок. Леонард вскочил, поддержал, усадил на прежнее место, но князь все валился, тогда Леонард уложил его на лавку, расстегнул кафтан, сунул руку в кувшин с водой, а потом под рубаху, на грудь князю. Тот то ли с мукой, то ли с облегчением длинно и громко выдохнул:

— О-о-о-охх!

Байгард недовольно смотрел на Дмитрия:

— Пошел бы ты, князь... К себе. Видишь, как отец радуется. Опасаемся, как бы он от радости не чокнулся или того хуже — в ящик не сыграл.

— Да я что, — растерялся Дмитрий. — Я только спросить хотел... Откуда же я знал? Конечно... — и он поворачивается уходить.

— Ты прости, князь, — оправдывается Байгард. — Нам ведь на прием сегодня вечером... Ты знаешь?

— Нет!

— Ай-ай-ай! Ну и подручники у нас, головы бы им поотрывать. Так вот — ты готовься. Парадный костюм. При оружии! Все помощники, каких считаешь нужными, тоже чтоб при полном параде. К трем часам по полуночи. Я зайду часа за два, проверю, уточню, а ты позаботься там обо всем, распорядись. А то нам, видишь, к тому времени главу посольства на ноги поставить надо.

— Да разве ж это возможно?! — ужасается Дмитрий.

— Если очень постараться, — лицо Байгарда у углов рта покрывается морщинами, что означает улыбку, — то можно. Ты что спросить-то хотел?

Кориат корчится на скамье, скребет грудь, но когда Леонард дает ему что-то хлебнуть, успокаивается, вытягивается и мгновенно засыпает.

— Я отца спросить хотел... Может, и вы скажете... Чего это у них так весело? Радуются как будто... Ведь знатного барона ухлопали. И кто?

Иностранцы, с которыми вечная вражда... А они улыбаются, поздравляют... Что, так законы рыцарства уважают?