Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Достаточно ли благородного ты происхождения? Если нет, я найду тебе соперника среди своих слуг.

— Не беспокойся! Высокого! Выше твоего в любом случае!

— О! Тогда... — рыцарь с презрительной ухмылкой роняет крагу.

— Да! Я князь! — Дмитрий поднимает громадную рукавицу и от души, с размаху — в наглую харю!

— Ымк! — Рыцарь отшатнулся, потом дернулся вперед с явным намерением схватить и придушить, раздавить нахального сопляка, позволившего себе такое, но между ними уже встали те двое, в латах, укоризненно напомнили и тому, и другому, где они находятся.

Дмитрий почувствовал себя на удивление спокойным и нахальным. Он остался очень доволен тем, как обошелся с этим мерзким тевтоном, но когда огляделся, гордо и высокомерно, заметил, что очень как будто довольны и окружающие, все, за исключением литвин.

«Что за черт?! Мерещится?»

Когда удалился Магистрат, в зале взлетел возбужденный непонятный говор. Кориат подошел с убитым лицом, покачал головой:

— Ну, сын, и натворил ты дел. За все мои посольства такого не бывало.

— Не брал бы! Что ж теперь, обосраться и не жить?

— Да теперь что ж... Биться надо. Но я не допущу. Посольство все-таки!

— Еще чего! Опозоришь не меня, не себя! Всю Литву опозоришь!

— Да ты что, сын?!

— Что — сын! Где ты раньше был?! Теперь все! Не твое дело! Пошло — пошло! Судьба! Как получится! За меня не бойся, не мальчик уже. А если мальчик, то пора мужиком становиться в конце концов!

С подобным мужем выйдет кто на бой?

Эсхил. «Семеро против Фив»

Как только поединок был объявлен, Дмитрий из рядового члена посольства сделался сразу главным и самым обожаемым лицом.

Оно, конечно, ко всему прочему было и лестно, и даже приятно, хотя до поединка он этого вполне осознать не мог.

Вечером сидели с отцом Ипатом и Гаврюхой. Монах пил за всех троих, ухал изредка, молчал, смотрел в стену, ничего не видя. Разговор шел лишь между Дмитрием и Гаврюхой, чисто по технике боя.

— А вот когда слева направо выводишь, далеко отъезжает.

— Далековато, ну и что? Тут уж щит опускай на пупок, куда деваться...

— А когда еще и вверх чуть пойдет?

— У меня так в деле раз было! Я шаг вправо, а потом клинок вверх пошел — и подставка мировецкая получается, откуда хошь.

— Ладно, понял. Ну а когда он снизу в яйца ширяет, нужен винт, да не нравится он мне: сам собой не затевается.

— Тут и не стоит винт делать, сил на него много уходит, а толку... Лучше шагнуть просто, вправо или влево, и все.

Беседа идет долго, вопросы у Дмитрия не иссякают, а Гаврюха старается пообстоятельней объяснить, не упустить ничего. И сколько бы это продолжалось, неизвестно, может, и всю ночь, но в какой-то момент спохватывается монах:

— А ну, вояки, давайте-ка спать! Надо с силами собраться, — он возится руками под сутаной, достает коричневый шарик, — давай, выпей — и баиньки.

— Да, — соглашается Гаврюха, — надо поспать, хорошенько поспать. Сил много потребуется. Слушай: главный отцовский секрет, он мне приказал до смерти хранить, да что уж теперь... Если ты не устоишь, то и мне... — Гаврюха смущается. — Слушай внимательно! Дело простое, но против этого никто у меня не стоял: когда он будет бить сверху (а он будет!), а ты делаешь винт по-простому, то при выходе шаг вперед и снизу подмышку, под бьющую руку... Понял?

— Понял... Понял!!

— Только не сразу лезь! А когда — я тебе завтра перед дракой шепну. Идет?! — Гаврюха подмигивает.

— Идет! — Дмитрий веселеет, усмехается.

— Хватит, петухи! — цыкает монах. — Завтра посмеетесь, нынче ни к чему это.

— Да ладно... — Гаврюха засобирался уходить.

Наказав ему еще раз никого к ним не пускать, особенно Кориата, монах стелет себе на полу у Дмитривой кровати, укладывает его и, покрестив себя, Дмитрия, углы, порог и собственные ноги, укладывается сам, бормоча напоследок:

— Бог не выдаст! А свинье... — х... Мы тоже лыцари...

Один от страха помер, другой ожил.

Пословица

Было настолько торжественно, что у всех тряслись поджилки. Умели рыцари обставить убийство, — а что творится простое мерзкое убийство, никто, кроме дам, не сомневался, — роскошно и великолепно.

Только на монаха, кажется, ничего не подействовало. Вмазав с утра ковш браги, он время от времени рокотал:

— В манду! Двум смертям не бывать, а мы не лыком шиты. Что нам лыцари, мы сами лыцари...

Хотя, понятно, настроеньице у него, да и во всем посольстве, было хреновато.

Рыцарь был огромен, закован в железо — гора!

Дмитрий вышел в московской кольчуге (свадебный подарок от тестя), чем вызвал завистливое «Ахх!» собравшихся наблюдать поединок рыцарей. Кольчуга была вожделенной добычей, за нее рыцарь мог прозакладывать любое оружие, не одного коня, красавиц рабынь, да мало ли... Кольчуга достанется победителю, и хоть самому ему она, пожалуй, будет маловата, тем не менее... Этот «Ахх!» адресовался ему, будущему владельцу.

Утром монах проснулся поздно, было уже светло, и заорал, не прокашлявшись, басом:

— Эй, кто там! Мы жрать нынче будем, аль нет?!

Этот крик разбудил Дмитрия, который, потянувшись, глянул в окошко, увидел там заголубевший край неба и вдруг спросил:

— Отец Ипат, ты хотел мне шиповника с того берега притащить... Помнишь?

— Помню! Только лучше я тебя самого туда отвезу, ягоды разные, сам выберешь, какие больше понравятся. Идет?

— Идет! — Дмитрий вскакивает, машет руками, а монах радостно отмечает про себя: «Об потом думает, значит, не должен бы помереть-то!»

— Давай одеваться, а то, небось, эти ждут уже.

— Подождут, морды, что их баловать. — Монах зовет Гаврюху, они одевают князя бережно, внимательно, строго — в бой! Только вот... Сами-то они в бой не идут. Бой не для них! Бой только для него одного, и это делает их такими виноватыми!

— Ну что у вас вид, как у индюков! Сил моих нет!

— Да что... Легко что ли провожать...

— Куда провожать?

— Известно куда... Откуда не всегда и...

— Отче, да ты что?! Я что сюда, за пятьсот верст, киселя хлебать приехал?!

— Ах, князь! Как я рад, что у тебя настроение такое!

— А каким же ему еще быть! Гаврюха, давай оружие!

Вот тут-то Ипат и хватил свой ковш браги, с этого момента и бубнил:

— В манду! Мы, что ли, не лыцари?

* * *

На балконе уселось общество. Великий магистр Генрих фон Арфберг, магистры, бароны, знатные рыцари. Отдельной стайкой дамы: шляпы с перьями, ослепительные кружева, веера, драгоценности. Было тут слева, с самого края, и все литовское посольство. Кориат сидел полумертвый, желтый, с остановившимся взглядом. За ним присматривали два отрока. Весь вчерашний вечер он прометался из угла в угол в своей келье, стараясь придумать какой-нибудь выход, всю ночь не спал, представляя себе так и эдак будущий поединок. И сейчас вид его был просто ужасен.