Александр Розов - Апостол Папуа и другие гуманисты III. Эйекатль

— Есть пари, — объявил Корвин, бросив на блюдце такой же золотой листок.

— Удивительно… — произнес профессор Кун.

— Ничего удивительного, — Корвин улыбнулся, — молодые организмы F и M, плюс этот желудевый кофе, содержащий некий афродизиак, как полагает Джеффри.

— Да, я поставил двадцатку именно на такой эффект, — сообщил Галлвейт.

Кун Цзивэй покачал головой.

— Удивительно другое. Регион на краю атомного конфликта, а вы развлекаетесь, будто ничего не происходит.

— Вы слишком драматизируете, — сказал Корвин, — сейчас никому из крупных игроков политического поля нет выгоды в большой войне. Просто идет утряска сфер влияния.

— Так говорили многие аналитики в середине 1930-х, — заметил Кун, — и все знают, что произошло дальше.

— Честно говоря, — признался Корвин, — я только в очень общих чертах знаю ту историю столетней давности. Я в курсе машинной или инженерно-технической истории Второй Мировой войны, и ее экономической истории, но почти не знаю дипломатическую.

Джефри Галлвейт школьным жестом поднял правую руку.

— Я знаю дипломатическую историю Второй Мировой войны, но где аналогия с нашей сегодняшней ситуацией?

— Аналогия тут не в дипломатии, — ответил профессор Кун, — аналогия в политическом принципе. В 1930-х, во всех трех центрах развития будущей мировой войны родились разновидности особого конструкта: технократического феодализма. Этот конструкт в условиях развитой машинной культуры, обладал мощным потенциалом концентрации усилий общества на любом векторе, который укажет тоталитарное правительство. На примере 1930-х видно: первым вектором становилась скоростная модернизация, затем милитаризация, и военная экспансия. Такой процесс в будущих центрах войны не был вовремя распознан мировой элитой. Сейчас у Меганезии видны черты, указывающие на формирование аналогичного конструкта.

— Что, тоталитарное правительство у нас видно? — с иронией, спросил Корвин.

— Видно, хотя оно выглядит иначе, чем столетие назад. Оно не персонифицировано в диктаторе, клане, партии, или аристократии. Оно похоже на эгрегор.

Корвин слегка озадаченно покрутил головой, и предположил:

— Это что-то из эзотерики?

— Да, — подтвердил профессор Кун, — в энциклопедиях эгрегор определяется, как некий ментальный конденсат, возникающий из согласованных идей и стремлений большого количества людей, образующих сообщество. Эгрегор обретает способность управлять сообществом, внушая людям этого сообщества некоторый порядок действий.

— Цзивэй, это что, типа, теория такая?

— Нет, — Кун сделал плавный жест ладонью, — это не теория, а умозрительная гипотеза.

— В политологии, — сообщил Джеффри, — много таких эзотерических гипотез. Есть еще гипотеза пассионарности. Вопрос не в том, как назвать, а в том, какие выводы делать. Скажите, Цзивэй, какие выводы следуют из вашей гипотезы об эгрегоре Меганезии?

— Лучше говорить об эгрегоре Tiki, — поправил профессор Кун.

— Хоть об эгрегоре Эйекатля, — сказал Корвин, — выводы-то какие?

Профессор Кун повторил свой плавный жест ладонью, и спросил:

— Капитан, почему вы упомянули Эйектля, бога звездного ветра тольтеков?

— Коллега Цзивэй, — добродушно произнес Галлвейт, — может, лучше на перегружать дискуссию эзотерическими концептами? Эгрегор уже на игровом поле, а вы туда же добавляете архетипы Юнга в их расширенном ноосферном толковании.

— Джеффри, мне приятно, что вы назвали меня коллегой, но я не понимаю, почему.

— Потому, что у меня сохранились профессиональные рефлексы с прошлой работы. А вообще-то достаточно обратить внимание на милую леди, которая полчаса пьет одну рюмку кампари, сидя на табурете у стойки бара.

— Я не удивлен, — сказал профессор Кун, несколько напряженно посмотрев на молодую китаянку, одетую в стиле метал-панк (шорты и жилет из черной синтетической кожи с железными заклепками), и с соответствующей стрижкой «встопорщенные перья».

Китаянка, заметив боковым зрением этот взгляд, залпом допила кампари, скользнула с табурета и, с наигранной мечтательностью бездельника, приблизилась к их столику.

— Aloha foa! Судя по взгляду, здесь появился какой-то вопрос ко мне.

— Если никто мне не задал вопрос, то откуда я знаю ответ, — сказал Корвин.

— Что это было, бро? — полюбопытствовала она.

— Это из старой сайберской рок-баллады, — пояснил он, — падай сюда, гло. Я угощаю.

— Щедрость покоряет сердца, — сказала она, и уселась за столик, — если что: Винни Лао, инженер-подводник, к твоим услугам.

— Джон Корвин Саммерс, авиаинженер-бизнесмен, к твоим, — ответил он, — что будешь потреблять, инженер Винни Лао?

— Какао, крепкий, полную флотскую кружку, — сказала она.

— ОК, я слышала, — отозвалась официантка, проходившая мимо.

— Блестяще! — объявила китаянка метал-панк, и звонко щелкнула ногтем по одной из блестящих заклепок на своем жилете из искусственной кожи, — Я краем уха слышала вопрос профессора Куна о неком тольтекском боге.

Китайский пофессор философии утвердительно кивнул.

— Да. Капитан Корвин упомянул бога Эйекатля в дискуссии о политике, и я спросил о причине упоминания именно этого бога.

— И какая причина? — спросила Винни.

— Мы обсуждали эзотерику в политологии, — произнес Корвин, — всякие там эгрегоры-пассионарности. Само собой, я вспомнил брутальный тольтекский миф, который мне пересказали мои бывшие авиа-курсанты, катавшиеся на заваруху в Сальвадор. Миф о Шестом Солнце, как я понимаю, сводится к следующему. Пятое Солнце — последнее в регулярной человеческой истории. Это последнее обычное солнце гаснет, и на смену приходит Шестое Солнце, под которым дела идут наоборот, и даже само это солнце — черное. Чтобы оно взошло, требуется предварительная деятельность Эйекатля — бога звездного ветра, который выметает к чертям с дороги всякий небесный мусор. Типа, космологически это важно, чтобы солнце могло катиться без помех. Когда Эйекатль завершает зачистку, наступает эра Черного Солнца — Тонатиктик, или типа того.

— Тонаутлилтик, — поправила инженер-подводник.

Капитан Корвин Саммерс с готовностью кивнул.

— E-o! Тонаутлилтик. Ты, гло, что, совмещаешь подводную инженерию с мистикой?

— Просто, я тоже была на заварухе в Сальвадоре, — сообщила она.

— Ясно! — резюмировал Корвин. И в этот момент произошло сразу три события.

Во-первых: официантка притащила для Винни Лао огромную кружку какао.

Во-вторых, в зал вернулась взаимно-удовлетворенная парочка: Пугу и Иллэ Огвэйл.

В-третьих, Галлвейт посмотрел на часы, и сообщил:

— 28 минут. Итак, капитан Саммерс, я выиграл.

— Слава желудевому кофе! — весело отозвался Корвин, глянув, как Галлвейт сгребает с блюдца два 20-фунтовых золотых листочка с изображениями королевы Лаонируа.