Акрам Шарипов - Товарищ комбат

— Совсем плохи, — тихо проговорил Губкин.

Минут сорок он лежал на носилках в теплой палатке, и они показались ему вечностью. Наконец подошел главный хирург госпиталя майор Четверяков, о котором ходила молва, что он человек с добрым сердцем и золотыми руками, осмотрел рану Губкина и приказал:

— Немедленно на операционный стол!

С подобной раной Четверякову довелось иметь дело второй раз. Первый случай, под Москвой, оказался неудачным: солдат не выдержал. На этот раз майор надеялся на молодой и крепкий организм Губкина.

Многие в госпитале узнали о сложной операции, сделанной Губкину, но Муза Собкова только на другой день из доклада Четверякова на консилиуме услышала о безнадежном состоянии Георгия. На ходу вытирая слезы бросилась к нему в палату. Тихо-тихо, как умеют ходить лишь палатные медсестры, подошла к его изголовью:

— Товарищ старший лейтенант!

Губкин открыл глаза, плохо понимая, наяву или во сне он видит Музу.

— Встретились, — прошептал он.

Муза смотрела на его осунувшееся лицо, на котором резко обозначились скулы и лихорадочно блестели глаза.

Она присела на краешек кровати, взяла Георгия за руку и мягко проговорила:

— Вы только не волнуйтесь, все у вас хорошо, и вторая операция пройдет успешно…

Лишь от одного напоминания об операции Георгию стало не по себе. В памяти всплыл разговор врачей у операционного стола. Действие наркоза в конце операции ослабло, и он отчетливо услышал фразу: «Идеально очистить пластинки седалищной кости невозможно, да и ампутация ноги вряд ли ему поможет».

«Неужели умру?» — обожгла мысль. Он заметил, как Муза украдкой смахнула набежавшую на глаза слезу.

Осмотревшись, он увидел, что лежит в одиночной палате. Это подтверждало страшную догадку. Чувство полной безысходности овладело им.

— Пригласите, пожалуйста, главного хирурга, — стараясь казаться спокойным, попросил Георгий.

Муза тут же поспешила за майором.

Просьбы раненых здесь всегда выполнялись незамедлительно. Часто бывало, что они оказывались последними в их жизни.

Майор не заставил себя долго ждать.

— Слушаю вас, товарищ старший лейтенант, — склонился он над Губкиным, прощупывая его пульс.

— Товарищ майор, прошу вас, прооперируйте меня еще раз. Но только вы лично. И пожалуйста, не ампутируйте ногу.

Майор некоторое время молчал, считая пульс, затем проговорил:

— Хорошо, — и повернулся к сестре: — Готовьте.

Муза развязала бинты и, отрывая пинцетом марлю, прилипшую к ране, с состраданием следила за Георгием. Он молчал, стиснув зубы, чувствуя, как по лицу катится пот.

Когда Четверяков пришел в операционную, все уже было подготовлено. Холодным блеском отливали никелированные инструменты, резко пахло йодом. В сложных операциях главному хирургу всегда помогала Муза, ловкая, собранная и спокойная.

— Ассистировать будете вы, товарищ старшая хирургическая сестра, — обратился он к Музе.

Быстрыми и уверенными движениями Четверяков вскрыл рану и приступил к операции.

Несмотря на сильное волнение, Муза поначалу с полуслова, по взгляду понимала хирурга и подавала нужный инструмент, но, когда Четверяков начал долбить кость, ей стало плохо.

— Двадцатку, — потребовал хирург.

Муза протянула инструмент, но оказалось, что вместо долота она держала зажимы.

— Лейтенант Собкова, что с вами? Возьмите себя в руки! — Зажимы со звоном упали на столик. Муза совсем растерялась. Медлить было нельзя, и Четверяков повернулся к другой медсестре: — Ассистируйте вы, Лидия Петровна!

Муза пошатываясь вышла из операционной, ноги не держали ее. Минуты, которые она провела в приемной, показались ей вечностью…

Операция продолжалась. Даже сквозь наркоз Губкин ощущал удары молотка по долоту, ноющая, тупая, страшная боль растекалась по всему телу. Когда боль стала нестерпимой, он внезапно очнулся и его будто обожгло раскаленным железом. Он застонал. Слезы подступили к глазам, и Губкин, резко дернув головой, стряхнул их с ресниц и в отчаянии закричал…

— Потерпите, старший лейтенант! От нашей общей выдержки зависит ваша жизнь, — стараясь быть спокойным, сказал Четвериков.

Губкин что-то невнятно пробормотал и опять потерял сознание.

— Вот теперь будешь жить, — сказал Четверяков, снимая маску.

Когда Георгия принесли в палату, перед его глазами колыхалась легкая прозрачная дымка, и ему казалось, будто он дома, приехал за сыном. Пронзительный Асин голос стоял в ушах: «Не отдам тебе сына!» Юра бросился к нему с криком: «Папа, я с тобой!» Крепко обхватил его ручонками за раненую ногу, причиняя страшную боль, но Георгий терпел: так хотелось обнять и приласкать сына.

Сознание возвращалось к Губкину медленно. А когда он понял, что жив, то испугался: «Почему стало так легко и не ощущается раненая нога? Неужели ампутировали?» Он громко позвал:

— Сестра!

В палату вбежала встревоженная Муза:

— Что с вами?

— Со мной ничего… А вот что с моей ногой? Просил же не ампутировать! И мне обещали! Так жестоко обмануть! — На глаза Георгия навернулись слезы отчаяния.

Муза не поняла, в чем дело, наклонилась к нему.

— Георгий Никитович, о чем вы? — приподняв одеяло, она сказала успокаивающе: — Смотрите же, нога цела!

— Цела?! — не веря ей, воскликнул Губкин. Протянул руку, но не посмел притронуться к ноге.

— Сейчас вы сами убедитесь в этом! — Муза осторожно провела пинцетом по ступне Георгия.

— Довольно, довольно, сестричка! — радостно воскликнул Георгий. — Простите меня.

…На обед Губкину принесли мясной бульон, котлеты и компот. Но есть не хотелось. Только выпил компот, чтобы утолить жажду.

— Как самочувствие, больной? — спросил дежурный врач, совершая обход.

— Нормально, — ответил Губкин, — если не считать сильной слабости и того, что кошмарные сны меня одолевают.

— Надо будет сделать вам переливание крови, и кошмары исчезнут.

Георгий вздрогнул и, пересиливая себя, взглянул на висевшую рядом капельницу. До того он был измучен и так хотелось покоя!

— Товарищ доктор, может, без переливания крови обойдемся?

— Если жить хотите, не обойдемся. Только жаль, что у нас пока нет вашей группы крови.

Их разговор услышала вошедшая старшая медсестра Собкова.

— Как это нет? — возразила она. — У меня первая группа…

Донором Георгия стала Муза. Врачи делали все, чтобы спасти старшего лейтенанта. Время шло, а температура словно застыла на отметке «39». Четверяков, посоветовавшись с главным терапевтом, решил провести курс стрептоцидного лечения. Лекарство отрицательно повлияло на аппетит больного. Георгий заметно слабел, глаза его горели лихорадочным огнем. Температура продолжала держаться. Врачи долго ломали голову над диагнозом, но ничего определенного сказать не могли. Лишь на четвертые сутки, после того, как он начал принимать стрептоцид, ртутный столбик стал медленно спадать. Утром того долгожданного дня Георгий попросил воды. Сделал глоток и обессиленно закрыл глаза. А когда спустя полчаса измерили температуру, стало ясно, что наступил перелом: градусник показывал «38». Майор Четверяков, облегченно вздохнув, произнес: «Будет жить!»