Дитлоф ван Вармело - В коммандо

Тогда я познакомился со своим племянником, Полом Марэ, мальчиком четырнадцати лет, имевшим манеры воспитанного человека, который, как и столь многие другие юноши того же возраста, носил оружие и патронташ и был полон отваги. Когда враг приблизился к дому его матери, он приготовился к тому, чтобы уйти, но она приняла это за шутку. Когда же она заметила, что он был настроен серьезно, то запретила ему идти, потому что его отец уже был убит, и та же участь могла ожидать и его. На это он просто ответил: «Они стреляли в моего отца, теперь я хочу стрелять в них», и уехал.

Мы не любили оставаться надолго в одном месте, ничего не делая. Мы всегда становились нетерпеливыми, и желали знать, когда мы могли идти дальше. Но командир всегда отвечал, что не может сказать. И более разумные из нас думали: «Это зависит от хаки». Теперь это действительно было так. Вечером 28 января мы получили приказ быть в готовности. В то время как генерал Бейерс, с 400 или 500 людьми, прошел в тыл врага, чтобы разрушить шахты Боксбурга, наше конное коммандо было переброшено в направлении Босманкопа в Гейдельбергском дистрикте, чтобы отрезать врага, который спешно двигался в нашу часть Хугевельда. Мы достигли Босманкопа на следующее утро.

Части страны, через которую мы теперь проходили, еще не были опустошены врагом, но повсюду вокруг дома и фермы были сожжены и разрушены самым варварским способом. Поэтому мы очень хотели остановить наступление врага. Англичане встали лагерем к северо-западу от Босманскопа. Сильный бурский отряд занял этот холм, единственный в этой местности, которая представляла собой типичный вельд с волнистым рельефом. Мы растянулись в длинную линию вдоль увала, который проходил к северо-западу от Босманскопа. Наши орудия – всего несколько штук, потому что большая часть была отослана в тыл для ремонта – стояли на вершине увала без какого-либо укрытия. Лейтенант Одендаал, очень храбрый стрелок, не любил холмы, но всегда размещал свои орудие на насыпи, потому что орудия врага всегда стреляли либо с недолетом, либо с перелетом из-за неверной оценки дистанции. Так было и сейчас, и снаряды пролетали далеко от нас. Капрал Ботман приказал, чтобы я остался с лошадями у подножия увала, в то время как бюргеры подползли ближе к вершине, в нескольких сотнях шагов дальше, ожидая возможности оттуда стрелять по врагу. Внезапно я услышал шум, похожий на шум поезда, с расстояния вдвое более дальнего. Позже брат сказал мне, что он видел, как вражеское отделение штурмовало Босманскоп, но буры, дождавшись, когда те приблизятся, отогнали их двумя залпами.

В течение некоторого времени орудие врага прекратило стрелять, потому что, как я позже услышал, лейтенант Одендаал подстрелил артиллеристов. Когда же мы снова их услышали, они стали более меткими, и я едва избежал разрывов. Четыре или пять снарядов один за другим разорвались рядом со мной, и я упал на землю, держа лошадей за уздечки. Несколько лошадей вырвались и убежали вниз по долине.

Но левое крыло врага окружало нас, и, как стая взлетающих птиц, бюргеры спустились с увала, отвязали лошадей и отступили с такой скоростью, с какой могли. Враг теперь бомбардировал Босманскоп, так что отступающим бюргерам в долине пришлось тяжело – снаряды летели над их головами.

Много фургонов бурских семей, которые бегством спасали свои жизни, уходили в сторону длинных увалов, и взрывов вражеских снарядов среди них было больше, чем можно приписать случаю, возможно потому, что враг знал, что «бурская нация должна быть стерта с лица земли».

Женщины, казалось, были в панике. Со всех сторон семьи садились в телеги и фургоны, длинные ряды повозок, заполненных бедными, объятыми страхом женщинами и детьми, большие стада скота, которые подгоняли слуги-кафры, но все же многие их них попали в руки врага. Бюргеры приложили все усилия, чтобы занять позиции и дать фургонам хорошую фору, но отступили в полном порядке, когда стало ясно, что нет никакого шанса остановить продвижение врага. К счастью, начался сильный ливень, который помешал врагу продолжить преследование, хотя и без того много фургонов было захвачено.

Больше не было необходимости продолжать сражение. Враг разбил лагерь и оставил нас, за исключением охраны, стыдливо тащиться по грязи. Наши пони, с их быстрой, специфической походкой, скоро догнали тяжело нагруженные фургоны, и мы разжились нас крупой, мукой, птицей и т.д., все это было брошено или оставлено в разбитых фургонах. Такова война – лучше, если все это попадет к нам, чем к хаки.

Когда мы ехали рядом с фургонами, произошло много встреч между родственниками и друзьями, которые были разделены в течение многих месяцев. Женщины и девочки вели лошадей, а многие из них шли вместе с кафрами, в грязи рядом с волами. Они делали работу, которую в мирное время делают мужчины. Многих из них баловали, несмотря на простоту жизни, и они не были приучены к тяжелой работе. Все они были из Трансвааля, женами и дочерьми бюргеров, которые вынуждены были беспомощно наблюдать за их бегством. И, о! дорогие маленькие головы детей, которые глядели на нас из фургонов! Это была жестокая картина, видеть все это было очень тяжело .

Хотя большинство женщин промокли, все они были веселы, и казались, гордились тем, что тоже принимают участие в войне. И, если молодой человек спрашивал девушку, не надо ли ему поехать рядом и помочь ей, то в ответ он обычно слышал, что спасибо, не стоит, она справится сама, мужчины должны воевать. Было много стариков и мальчиков, которые опасностям артобстрела предпочли общество женщин. Некоторые из женщин не были добры к нам и упрекали нас за то, что мы были причиной всего происходящего, поскольку наше появление в Хугевельде привело туда врага.

Фургоны были тяжело нагружены мебелью и зерном, в некоторых были даже печи, и они погружались глубоко в грязь, поскольку после того, как по ним прошли стада скота и многочисленные фургоны, дороги представляли собой массу грязи. Длинные ряды повозок непрерывно приближались со всех сторон, все они двигались в одном направлении, и, когда мы приблизились к Ватерфал-Ривер, нашим глазам предстало печальное, но вместе с тем и грандиозное зрелище. Вода в реке была высокой. Сотни фургонов столпились по обеим берегам реки. Женщины и дети прилагали все усилия, чтобы разжечь огонь из сырых дров и приготовить еду. Время было как раз перед закатом, но солнца, которое могло бы приветствовать их и указать им путь, не было видно.

Между увалами скот сбивался в черные плотные массы, производя почти оглушительный шум своим блеянием и мычанием. Переправляясь через полноводную реку, мы увидели на середине реки телегу, которая застряла. Женщина стояла в воде, толкая телегу сзади, а девочка в это время тянула за узду. Несколько наших мужчин спрыгнули с лошадей и скоро вытащили телегу на другой берег. Но мы не могли остаться, чтобы помочь бедным женщинам и детям. Мы поехали дальше, всюду спрашивая о правительственных фургонах. Они находились выше по течению и на другом берегу реки, так что нам предстояла еще одна переправа, на сей раз в темноте, с риском для жизни.