Дитлоф ван Вармело - В коммандо

Наш капрал не желал загнать до смерти нас и наших лошадей, поэтому мы сперва позавтракали. Но, когда наше орудие начало реветь и капрал Ботман, который все еще хромал из-за раны, поехал прочь, ничего не говоря, в своей манере, в нас проснулась совесть и несколько человек последовали за ним. Мой брат, у лошади которого была натерта спина, оставался в лагере с остальной частью бюргеров.

Когда мы добрались до нашего орудия, то сразу увидели, что станция могла быть захвачена только ценой многих жизней, что не оправдывало нашего возможного успеха. Наше орудие не произвело желаемого эффекта, и мы должны были бы пересечь открытую местность без какого-то прикрытия. Враг не имел никакой артиллерии. Говорят, что наше левое крыло почти захватило маленький форт около станции, но я не могу дать об этом никаких подробных сведений, потому что наш фельдкорнет с маленьким отрядом бюргеров поехал направо от станции, и взял другой маленький форт, который враг оставил, потому что он был слишком далеко от станции. То, что следовало ожидать, произошло. Днем из Претории прибыл бронированный поезд, а из Йоганнесбурга подошло подкрепление и рассеяло наше левое крыло по долине. Я, с несколькими другими, оказался на нашем аванпосте справа от атакующих, или, скорее, из-за того, что план сражения изменился, на левом фланге. Когда мы отступали, к нам подъехал старик и сказал, что мы отступаем не туда, потому что враг уже захватил весь наш лагерь. Он сказал, что в жизни не видел так много хаки. Казалось, они окружали нас со всех сторон. Единственный выход для нас был в направлении Гейдельберга. Я спросил его: «'Дядя, Вы уверены, что наш лагерь находится в руках хаки?», на что он ответил: «Племянник, я видел своими собственными глазами, как они подъехали к фургонам и заставили всех наших людей поднять руки!», и продолжал описывать все это во всех подробностях.

Если бы мы были новичками, то мы вслепую последовали бы за пораженным стариком прямо через поток отступающих бюргеров и взрывы пятнадцатифунтовых снарядов. Но, к счастью, война преподавала нам некоторый опыт, и мы пошли дальше с потоком, но немного приняв влево, и, я не могу этого отрицать, с чувством большого беспокойства относительно того, что будет с нами, если старик действительно говорил правду.

К счастью, оказалось, что страх заставил старика поверить своему воображению, и лагерь был в безопасности. Мой брат сказал мне, что не особенно сильная атака врага на лагерь была легко отбита.

Мнение большинства было то, что мы должны оставить станцию Каалфонтейн. Мы были полностью вымотаны быстрыми переходами, особенно предыдущей ночью, и кроме того, бюргеры не желали атаковать потому что не видели в этом смысла. У нас было несколько убитых и раненых.

Последствием этого решения было то, что той ночью мы совершили переход, который никто из нас никогда не забудет, чтобы только оказаться вне досягаемости врага. Невозможно представить, как ужасно сидеть верхом в течение многих часов, будучи усталым до смерти и измученным отсутствием сна. Мы даже не подгоняли лошадей, они сами шли, как механизмы, слишком усталые для того, чтобы реагировать на шпоры и плети. Руками мы опирались на луки седел, и, сидели, наклонившись вперед, думая только о том, чтобы не уснуть, оглядываясь вокруг полузакрытыми от усталости глазами. Все окружающее приобрело странные формы, небо стало непонятного цвета, мы то и дело наполовину просыпались, чтобы в следующий миг снова наполовину уснуть, так что едва не падали с лошадей.

Никто ничего не говорил, потому что все дремали. Каждый раз, когда надо было подождать орудия или фургоны, мы просто падали на траву, не выпуская уздечки из рук. Мы тут же засыпали, не реагируя на звуки или движения лошади, и, пока не звучала команда подниматься, лошади спокойно паслись. Потом мы поднимались, нагруженные патронами и оружием, и садились в седла, рискуя сползти с другой стороны, как волна, которая перекатывается через камень, и продолжали свой путь в тишине, усталые и отяжелевшие.

XIII. Страдания нашего коммандо

Всадники передвигались двумя группами, одна перед фургонами как авангард, другая позади фургонов как арьергард, каждый капрал или фельдкорнет был рядом со своими людьми. Крюгерсдорпцы более не оставляли своих мест без разрешения капрала. Даже те бюргеры, которые сперва отличались недисциплинированностью, теперь поняли необходимость соблюдать дисциплину и подчинялись командам офицеров.

Это была смешанная команда людей в возрасте и молодых. Но большинство было все еще в начале жизни, и были настроены против лишений партизанской жизни. Старики среди нас были людьми, чьи мощные характеры которых были все же несломлены. Было достойно похвалы, что и в старости они были готовы переносить трудности и опасности походной жизни для пользы своей страны, поскольку, хотя их характеры и были сильны, они все же были восприимчивы к холоду и сырости, от действия которых они не могли избавиться. Было также много храбрых маленьких мальчиков, которые таким образом были рано приобщены к лишениям походной жизни; но они воспринимали все это как приключение.

Здесь и были некоторые уитлендеры, которые оставались преданным нам. Все другие постепенно исчезли – или были взяты в плен, или убиты из-за своего излишнего геройства, или решили покинуть страну, разочаровавшись в ней. Горожане ни в коем случае не превосходили фермеров. Среди них также были предатели и капитулянты. Мы были горько разочарованы в людях всех родов деятельности, но особенно в так называемых «господах».

Наше состояние и вид действительно были непривычными. В жару, покрытые пылью, в рваной одежде, с торчащими во все стороны растрепанными бородами, на маленьких пони, покорно смотря вперед, безразличные к лишениям, нечувствительные к боли, которую чувствовали во всех членах после длинных утомительных переходов. Вначале разговоры помогали нам скоротать время, но потом это сошло на нет, и мы ехали, тупо глядя перед собой. Наши разговоры свелись к самым необходимым темам. У нас не было сил говорить о чем-то другом, и то, что раньше было для нас интересно, теперь стало чужим и далеким. Шпор, чтобы подстегнуть свои мысли, в этой монотонной жизни у нас не было. Полная апатия сделала нас нечувствительными ко всему окружающему, и только некоторые из нас, наиболее чувствительные, были всем этим задеты.

Мелочи, необходимые для нашего ежедневного существования, стали главным источником эмоций. Если кто-то терял нож, или если горшок или чайник ломались, или кружка была украдена, то мы были угнетены в течение многих дней, как будто это было для нас сокрушительным ударом. Нелегко было справиться с этим чувством глубокой депрессии. Единственным залогом нашей безопасности было то, что мы умом понимали, насколько все это несущественно, а понимание – первый шаг к исправлению.