Дитлоф ван Вармело - В коммандо

Две маленьких девочки утонули тем вечером, и одну переехало колесо фургона. Было бы лучше для женщин остаться дома и положиться на милосердие врага. Они не должны были пускаться в это ужасное путешествие. Женщина не может бегать с места на место, как мужчина, и жизнь в лагере для беженцев была бы легче, а горе можно было бы пережить и дома. И все это было только началом их страдания. Если бы они остались дома, то они, возможно, сберегли бы свои дома, но теперь враг был уверен, что фермы пусты, и можно разрушать их и жечь.

Днем, пока все это было в новинку, женщины и девочки были достаточно жизнерадостны, но кто может описать их страдания в течение этой вынужденной поездки дождливыми ночами? Я не знаю, как все те фургоны и рогатый скот прошли той ночью через вздувшуюся реку. В двадцати шагах от того места, где я лежал, запрягали фургон, и я услышал голоса мужчин и женщин. Говорил старик. Он угрожал высадить всех женщин в первом же подходящем месте, поскольку никогда за всю жизнь не имел столько неприятностей. Маленький мальчик и кафр с ним соглашались. Мальчик был верхом и вел, или скорее, тянул, другую лошадь, которая отказывалась двигаться. Он должен был собрать рогатый скот, что казалось мне почти невозможной задачей в темноте, среди множества бурских лошадей. Когда он нашел Киндермейд, Витлис пропала, и когда Витлис нашлась, пропал Ваальпенс. Киндермейд, серый вол, доставлял больше всего неприятностей. Несколько раз он проходил мимо меня, преследуемый мальчиком, который тянул за собой непослушную лошадь. Тогда мальчик воскликнул в отчаянии: «Смотри, как вертится эта лошадь!» Когда его отец сердито спросил: «Ты, наконец, нашел Киндермейд?», он ответил: «Да, но теперь пропал Ваальпенс, эта кобыла крутится так, что я не могу собрать волов!» Когда он нашел их всех, и грохот их фургона замер вдали, я все еще слышал, что он жаловался на несносную кобылу, своим грустным, пронзительным, детским голосом. Это был маленький эпизод в моей жизни, который мне нелегко будет забыть. Это было последним, что я видел в этом эпизоде с женщинами-беженками, потому что мы должны были остаться, чтобы продолжать борьбу, хотя нам приходилось отступать. Позже я услышал много грустных рассказов об этом, которые не могу повторить в этой небольшой книге.

Бедные женщины и дети были действительно достойны сожаления, но мы не испытывали никакой симпатии к мужчинам, которые зимой со своим скотом сбежали в бушвельд, а теперь искали у нас защиты, хотя сами никогда не воевали. Ин действительно нужно было уходить и уводить скот, иначе англичане его просто уничтожили бы, но многие мужчины использовали эту надобность в своих интересах, и иногда три или четыре сильных, крепких мужчины вели один фургон, где вполне достаточно было бы одного человека.

XV. Сражение при Чриссимеере – Соединение с генералом Бейерсом

Я не буду описывать наше отступление, поскольку ничего интересного за это время не произошло. Мы должны были постоянно быть начеку и двигаться, прежде чем хитрый Френч заманил бы нас в окружение, которое постоянно нам готовил.

В Тричардсфонтейне мы с Малербом должны были найти своих лошадей, которые ушли, поэтому на несколько дней мы расстались с коммандо. Найдя лошадей, мы пошли в Ермело и оставались там, пока враг не приблизился настолько, что генерал Луис Бота, который там оказался и знал о нашем прибытии, послал сказать нам, что мы должны покинуть город. Тогда мы присоединились к его отряду и направились к Спионоскопу.

«В царстве слепых и одноглазый – король!» Здесь это выражение вполне применимо. За три года моей университетской жизни в маленькой стране, которая теперь оказывает нам такую большую поддержку, я часто поднимался на холм, имевший те же размеры, что и Спионоскоп. Но в той стране этот холм был известен, как самый высокий, и носил гордое название «гора Амерсфоорт».

Пока офицеры проводили военный совет, мы с Малербом поехали к своему коммандо. В Клипстапеле нам разрешили передохнуть на несколько дней, и там мы подготовились ночному нападению на лагерь Смита-Дорьена, к северу от нас. Но наш проводник заблудился в темноте, и мы должны были возвратиться. Было решено, однако, повторить попытку нападения следующей ночью в Чриссимеере, где тогда находился лагерь. Все складывалось в нашу пользу. Наши силы состояли из многих объединенных коммандо, и враг ненамного превосходил нас.

Тем вечером мы были расставлены не как всегда. Бойцы каждого отделения под командованием капрала двигались одной группой. Командир или фельдкорнет был во главе, сопровождаемый капралом с его десятью или пятнадцатью мужчинами, ехавшими в ряд, за ним следующий капрал со своими людьми, тоже едущим в ряд, и т.д. При взгляде назад с вершины холма в лунном свете видно было большую темную массу обозленных, решительных людей. Почти каждый бюргер имел одну или две запасные лошади, как правило кобылу с жеребятами, которых мы присвоили и обучали в течение нашего отступления на Хугевельд. Тогда каждая лошадь, обучаемая или нетренированная, была при деле. Жаль, что кобылы со своими жеребятами не были оставлены в тылу, поскольку они своим ржанием производили большой шум. Мы ехали на лошадях, нам было запрещено говорить или зажигать трубки – вполне разумно, но лошадиное ржание не способствовало соблюдению тишины. Время от времени, когда ржание становилось слишком громким, некоторые из буров не могли удержаться от восклицаний. Иногда кто-то зажигал трубку, заботясь о том, чтобы его не заметил враг или фельдкорнет. Стояла тишина, которую нарушали только кобылы с жеребятами. Эти животные доставили нам большое беспокойство, но приказ, который мы получили, гласил, что мы должны были открыть сильный огонь в начале атаки и потом его ослабить, пока не наступит рассвет, чтобы сберечь боеприпасы. Мы должны были напасть в темноте. Но что будет, если враг, узнав о нашем приближении, сам атакует нам с другой стороны или направит на нас свои «максимы»?

Самая большая ошибка состояла в том, что мы вели наших лошадей до самого холма, с другой стороны, которого были хаки. Лошади устали и прекратили ржать, но мы должны были оставить их в нескольких милях позади и идти в атаку, как только рассветет. Мой дядя сказал мне, что видел нескольких всадников на вершине увала, и решил, что это наши разведчики, но это были, конечно, вражеские часовые.

Когда мы привязали наших лошадей у подножия увала, то поднялись наверх медленно, но прежде, чем мы смогли залечь на своих позициях, враг открыл по нам сильный огонь. Мы закричали «Ура!» в диком энтузиазме, и помчались вперед со всей возможной скоростью . Вспышки были видны приблизительно в двадцати шагах от нас, и даже после сражения мы не могли сказать, было это вражеское оружие или наше. Иногда мы слышали стрекот «максима», но, поскольку было темно, не обращали на него внимания. Некоторые бюргеры за нашей спиной залегли, и мне вспомнилось выражение: «Спрятаться в чужой крови». Всякий раз, когда обстрел стихал, кто-то из наших кричал ободряющие слова, и это снова воодушевляло нас. Два бюргера, справа и слева от меня, были ранены. Один из них оказал сильное деморализующее влияние на остальных, потому что стонал и издавал душераздирающие крики. Рана, между тем, у него была легкая, и он сам верхом ускакал в тыл. Наш храбрый командир Ботман был на десять шагов впереди остальных и служил мишенью для врага. Он был тяжело ранен, но отошел назад без стона и упал рядом со мной, позади меня, так что я даже не знал, что он был ранен. Я повернулся, чтобы посмотреть, не проявят ли бюргеры позади меня инициативу в неизбежном отступлении, поскольку самому мне было стыдно это делать. Я не считал такое поведение ошибочным, когда увидел, что несколько мужчин оглянулись, чтобы посмотреть, чист ли путь, и стрелой помчались назад к своим лошадям, поскольку повсюду вокруг нас наши люди падали под выстрелами, и мы даже не знали, где находится лагерь врага, и в темноте не знали, куда стрелять. Поднялся небольшой туман, через который иногда проглядывала тусклая луна. Когда рассвело; мы в полном расстройстве добрались до лошадей и усилили беспорядок, выкрикивая вопросы о судьбе друзей и родственников. Некоторые не стали искать своих лошадей, но убежали пешком; другие вскочили на чужих лошадей. Некоторые даже убежали на лошадях хаки, которые отошли далеко от лагеря.