Дитлоф ван Вармело - В коммандо

Когда мы с братом скакали назад, один человек рядом с нами упал раненым, а пуля ударила в землю между нами. Бюргеры собрались на ферме в окрестностях вражеского лагеря. Некоторые из наших мужчин сбежали, но большинство из них отступило с оружием к правительственным фургонам, многие без седла, плаща или одеяла, обнищавшие более чем когда-либо, но не деморализованные, поскольку, хотя нападение было отражено, мы не были побеждены.

В этом и была наша сила, что мы не были приведены в отчаяние нашими поражениями, но всегда были в состоянии сплотиться и возобновить атаку. Мы продолжали истощать врага небольшими перестрелками, которые немногого стоили, но все же ослабляли врага и усиливали нас.

С нашей стороны в тот день было сорок раненых, но убитых немного. Всех очень расстроило, что коммандант Ботман остался лежать на поле битвы. Его все любили за его храбрость и за то, что он был настоящим христианином. К нашей большой радости, мы позднее узнали, что он выздоровел и каким-то образом сумел добраться до Крюгерсдорпа. К счастью, туман воспрепятствовал врагу нанести нам больший урон, а днем наше орудие положило конец их наступлению.

Нападение на лагерь Смита-Дорнье могло бы иметь лучший результат. В этом сражении, так же как в сражениях при Хекпоорте и Босманскопе, которые тоже закончились почти безрезультатно, бюргеры показали свою храбрость и волю к победе. По моему мнению, офицеры должны были отменить план атаки после того, как мы предыдущей ночью заблудились и нам пришлось вернуться. Кафры и предатели, должно быть, предупредили врага о нашем намерении напасть, так, что они могли приготовиться встретить нас.

Враг теперь окружал нас со всех сторон. Мы слышали стрельбу из орудий со всех сторон, но в ту же самую ночь мы предприняли хитрый маневр, и когда враг час спустя захлопнул ловушку, птичка уже улетела. Мы делали все возможное, чтобы избежать повторения печальной ошибки Кронье.

Бюргеры очень беспокоились о нашем лагере. Мы оставили его на ферме Брауна на Вилге-Ривер, когда наше коммандо отправилось к Босманскопу. Как лагерь ушел от врага, я не знаю, потому что мы слышали, что враг двигался со всех сторон – Стендертона, Мидделбурга и т.д. Но мы догнали его глубокой ночью, когда он был в полной безопасности, проскользнув через кордоны врага.

Мы теперь благополучно возвращались назад к Растенбургу, и должны были оторваться от генерала Френча, у которого было 30 или 40 тысяч человек, чтобы увести беспомощных женщин и детей, и весь рогатый скот, который враг мог захватить. Коммандант-генерал Луис Бота строго запретил женщинам оставлять свои фермы после сражения при Босманскопе, чтобы огромный лагерь женщин-беженок не пополнялся.

Многие из ферм были сожжены дотла, но некоторые семьи оставили в покое, потому что. как они сказали, враг смутился, когда прошел слух, что генерал Бейерс собирался нападать на них с тыла. Полусожженные зернохранилища свидетельствовали о большой спешке, в которой был враг. На некоторых фермах подожжены были только зернохранилища.

Наше постоянное отступление оказывало деморализующее действие. Это чувствовалось даже в наших беседах и выражениях, которые мы стали использовать. Мы назвали это отступление «kamping» (примерно можно перевести как имитация деятельности, показуха – Пер.), и это стало одним из наших самых обычных выражений в повседневной жизни. Вместо «нам разрешают идти» мы говорили «разрешают kamping», а вместо «вечером выходим» говорили «продолжаем kamping». Когда кто-то говорил о своей лояльности к стране и ее населению, мы говорили, что он вместе с бурами занимался kamping везде, где те устраивали kamping. Использовали мы и много других выражений, например вместо «сменить позицию» говорили «возьми седло и ложись в другом месте».

В Гроотпане г енерал Бейерс снова присоединился к нам, причинив врагу некоторый ущерб в Боксбурге. Он обратился к нам и высказал свои доводы, чтобы отменить нападение на Крюгерсдорп. Он сообщил эту тайну нескольким своим офицерам, которые разболтали ее и сделали достоянием врага, который теперь был готов к нападению.

Кроме того, большой недостаток бюргеров стал заметен в Ноойтгедахте –а именно то, что они пренебрегали своими обязанностями, увлекшись грабежом. Он боялся, что, если бы они взяли город, то страсть к грабежу взяла бы над ними верх и они дали бы врагу шанс захватить их в плен или вынудить к отступлению. Наконец он сказал, что собирается нарушить приказ, полученный от коммандант-генерала, и тем же вечером отошлет домой заутпансбергцев и ватербергцев, поскольку в том состоянии, в котором они находятся, им невозможно участвовать в военных действиях. Сам он тоже уехал домой, но через несколько недель вернулся, потому что большое коммандо, возможно, под его руководством, должно было вторгнуться в Капскую колонию.

Кемп попытался спорить с генералом. Преподобный г. Крил уехал с генералом Бейерсом; Клаассен был назначен на место Кемпа, а нашим фельдкорнетом был назначен Либенберг.

Возвращение к своим домам ватербергцев и заутпансбергцев вызывало в нас чувство протеста. Из-за того, что в тех местах была эпидемия болезни лошадей и видя настроение истосковавшихся по дому мужчин, мы сделали вывод, что больше их не увидим. Думали мы и о том, что давно следовало пойти в Капскую колонию, вместо того, чтобы бесцельно бродить по Хугевельду, как делали мы. По всей вероятности наши генералы так долго откладывали вторжение, потому что многие из мужчин – почти все ватербергцы и заутпансбергцы – были против этого. Таковы были трудности, против которых должны были бороться наши генералы.

Конфиденциально, и Кемп и Бейерс признались мне, что марш в Колонию был необходим. Я не хочу никого критиковать, но только сказать о том, каково было в то время настроение буров.

XVI. Стоянка у Тафелькопа

Сила генерала Бейерса снова была раздроблена на маленькие коммандо, которые наши офицеры собирались объединить в большой отряд, чтобы пробиться через вражеские ряды. Но этот план не увенчался успехом, поскольку враг был слишком силен.

Коммандо из Крюгерсдорпа и Преториадорпа однажды ночью пересекли железную дорогу в пределах видимости огней лагеря хаки в Ирэн Стэйшн, довольно близко к нашей столице, на виду у английских наблюдателей – «Хода нет!» Мы перешли Зварткоп, пересекли Дварсфлей и вынуждены были повернуть направо через Хартлейсклооф, потому что натолкнулись на лагерь врага. Тогда мы пошли в дистрикт Муд, хотя там наши лошади могли стать жертвой болезни, и в начале марта достигли Тафелькопа, к северо-востоку от Лихтенбурга, рядом с Мабаальстадом.

Однажды, когда я отдыхал, лежа с седлом под головой, я услышал старого бура, говорящего об отваге и оптимизме среди бюргеров, от которых он приехал. Они говорили только о мире. Нужно представить их веру в то, что европейский государь во время свадьбы может попросить все, что угодно, даже миллион фунтов или чью-то голову, и не получит отказа. Так, говорили, что королева Вильгельмина во время своей свадьбы поднялась и произнесла речь, в которой потребовала полной независимости для республик. Короли и принцы были против этого, но не могли нарушить старую традицию, поэтому мир скоро придет на нашу землю. Но такой разговор о мире был исключением, а не правилом. После всего, что было, мы были предоставлены собственной судьбе, и не ждали от будущего ничего хорошего. Мы знали, что мы должны бороться храбро и умело, и остальное мы вручали в руки Господа. Мы перестали интересоваться планами наших генералов, которыми они с нами никогда не делились. Истощенные телесно и душевно, мы даже не вели счет времени. Нам было все равно – утро, поддень или ночь, предстоит нам идти час, два, три или больше, или вообще никуда не идти, а оставаться на месте. Но мы не были деморализованы и не потеряли присутствия духа. Перегруженная работой лошадь позволяет поймать себя и вновь плохо с собой обращаться. Враг, должен был только выстрелить в нас, чтобы пробудить дремлющую в нас энергию, поскольку мы страдали добровольно и поддерживали друг друга, благодаря нашему твердому убеждению в том, что все это делается ради нашей независимости.