Мари Дарьессек - Быть здесь – уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер [litres]

Внезапно умирает мать Отто. Хочет ли он, чтобы Паула вернулась? Если он только скажет, она тотчас же сядет в поезд. Но тем не менее он не должен отказываться от поездки в Париж. Она столько всего хочет ему показать! Здесь так хорошо! Она подружилась с Котте, пересекается с Сулоагой, часто ходит на выставки: гравюры Рембрандта в Национальной библиотеке, скульптуры Майоля, Ван Гог. И дивный Матисс, и Сёра в Парижском салоне. В моде пуантилизм, какое чудачество! Она открыла для себя группу «Наби», побывала у Мориса Дени. А скоро будут масленичные гуляния. В самом деле, в этот раз он должен приехать.

Отто хоронит мать, а Паула рассказывает ему о своих прогулках в Булонском лесу с Гермой и «двумя болгарами». Отто утешает подавленного отца, а она возвращается после «страшно забавного» дня в Люксембургском саду с кавалером : он хорош собой, умен, темноволос, но ест чеснок и плюется. Она всерьез огорчена: курс рисунка заканчивается на этой неделе. Но какая весна! Парижане достали соломенные шляпы. В Мёдоне зацвели персиковые деревья. А «Фоли-Бержер»! Весь город целуется, всем хочется любить. Отто должен приехать. «До свиданья, мой дорогой, мой кукушонок, как sagen hier die kleinen veliebten Mädchen [32] …здесь говорят маленькие влюбленные девочки ( нем .). . ‹…› Я с тобой всем сердцем. Твоя любящая женушка».

Отто приезжает.

Дневник Отто: «29 марта – 7 апреля. Поездка в Париж с Милли, Генрихом Фогелером, Мартой и Марией Фогелерами. Мы все остановились в отеле у Паулы (на улице Мадам). Видели работы Гогена у Файе; и Буффало Билла. Поездку нельзя назвать приятной».

Возвращение в Ворпсведе. Возле родных каналов Отто немного оттаял (он всю неделю молчал). Он признает необходимость путешествий. Понимает, что их жизнь кажется Пауле однообразной. Перечисляет в дневнике всё то, что она ему подарила: движение, воздушные ванны, полуночные прогулки, катание на коньках, воображение, молодость.

Впрочем, Паула решила: отныне она будет зимовать в Париже. С Ворпсведе, где мало света, туманы и мерзлая грязь, покончено. Она готовится к следующему путешествию. Признается матери, что тайно отложила пятьдесят марок. Просит Карла Гауптмана одолжить ей четыреста марок «кое для кого» и не говорить об этом Отто… (Гауптман с женой вскоре сочтут ее «легкомысленной и бессердечной».) А еще она признается матери, что «ей очень хочется испытать что-то иное». И что она с завистью смотрит на детей.

Отто продал несколько холстов, что позволяет и съездить в Гамбург, Дрезден и Берлин, и отправиться в театр в Бремене, и послушать Вагнера. В декабре 1905 года супруги снова едут в гости к Гауптманам и встречают там социолога Вернера Зомбарта, который восхищается заснеженными горами. Да, Отто старается.

В этой повседневности с приходом весны распускаются и картины Паулы. Натюрморты. Автопортрет в соломенной шляпе, трогательный, но будто бы неоконченный. Множество девочек, которых она пишет в одной и той же загадочной позе: сложенными тюльпаном пальцами они словно держат невидимый цветок. Всё вращается вокруг детства. Маленькие девочки рано узнаю́т, что мир им не принадлежит.

А еще в Ворпсведе вернулась Клара. Несмотря ни на что, она остается лучшей подругой Паулы. Паула пишет ее, степенную: в белом платье, в руке роза, голова немного отклонена. Паулобеккеровская поза, торжественная, но не напыщенная, серьезная, цельная и прекрасная.

А еще – автопортрет с ирисами. Поворотная точка, идеальный момент. Простота: вот я, вот ирисы. Смотрите: вот что я такое, цветная и двумерная, загадочная и спокойная.

Пауле скоро тридцать. Картина выдержана в зеленом, оранжевом, синем и черном. Темные глаза, пронзительный индиго. Кожа и волосы – оранжевые. Платье и фон – зеленые. Это островок между ней и Гогеном, чью книгу «Ноа Ноа» она как раз читает. Бусины ожерелья такой же формы и цвета, как глаза. Рот приоткрыт, взгляд напряженный, она дышит, вдохнула, сейчас заговорит .

Отныне на многих автопортретах Паула предстает в янтарном ожерелье. Подарок или она купила его сама? Ганзейский янтарь, из этой Северной Европы балтов, русов и викингов. Желтый янтарь, смола ископаемых сосен, их древний сок – у нее на шее. «Слезы богов» – так назвал Овидий этот камень памяти, навеки сковавший тысячелетних насекомых. В отличие от стекла, янтарь теплый на ощупь.

«Пожалуй, сейчас я живу очень интересно».

Отто пишет в дневнике: «У нее безграничное чувство цвета, но манера письма кричащая, негармоничная. Она восхищается картинами примитивистов, и это вредно, ведь ей стоило бы сосредоточиться на более художественных работах. Она хочет объединить форму и цвет, но нет ни малейшего шанса, что она этого достигнет, если будет продолжать в том же духе. ‹…› Женщинам тяжело создавать что-то самим. Вот, к примеру, мадам Рильке. Она только и говорит что о Родене».

Дневник Паулы обрывается [33] Когда Рильке в 1917 году отказался участвовать в посмертной публикации ее бумаг, он задавался вопросом о том, не удалил ли кто-то (может быть, и сама Паула) записи последних лет. «А может быть, просто ее последние годы были слишком коротки, чтобы позволить себе хоть о чем-то рассуждать, – только бешеный бег творчества». . Письма сохранились. Часто она пишет, когда что-то мешает ей заниматься живописью, и рассказывает об этом: о тоске по холсту, о творческом зуде. Она слегка подтрунивает над тем, как Фогелер кокетливо охает, расставаясь со своими картинами. Паула, которая ничего не продает, пишет, что «искусство, как вечный избыток и вечное рождение, стремится только к будущему».

Есть картины. Этого достаточно. Она редко их обсуждает. Мало говорит о своем искусстве. После смерти подруги Клара объяснит ее молчание так: «Возможно, она не могла описать это понятным языком, возможно, этот опыт был для нее настолько невыразимым, что воплотить его она могла только в своих работах». И вообще, как объяснить картины словами? Можно описать линии, формы, сочетание цветов. Их можно комментировать или критиковать. Можно рассказать о них историю и поместить их в контекст. Но объяснить словами? Между словом и образом – пропасть. И из этого разлома поднимаются ее замыслы и мечты. В эти годы Моне начинает в Живерни свой цикл «Кувшинки»: мостики, водяные цветы и свет.

На тридцатилетие мать Паулы, Матильда, пишет ей великолепное письмо; это рассказ, полный страсти и ярости, эпопея о рождении Минны Эрмины Паулы Беккер 5 февраля 1876 года в Дрездене.

Письмо написано тридцать лет спустя, женщиной – женщине. Письмо матери к дочери, в мире без мужчин, письмо о Великой Тайне. В эту ночь Вольдемара Беккера не было дома: лед, сковавший Эльбу, вспучился, и она вышла из берегов. Был ураган, и горы рвало целыми лесами деревьев. Всюду вода, потоп чуть не смыл только что проложенные рельсы. Она рожала уже в третий раз, но впервые – без Вольдемара, да еще и в обществе безграмотной и недалекой повитухи.