Виталина Малыгина - Вечно худеющие. 9 историй о том, как живут и что чувствуют те, кто недоволен своим телом

Ровно через две недели папа написал Агате в вотсап: «Дружок, есть важные новости. Все хорошо, не переживай. Приеду завтра вечером, пойдем гулять на речку и разговаривать».

Не переживай. Ну да. Агата тряслась до завтрашнего вечера.

Папа приехал. Зашел поздороваться с бабушкой и потащил Агату гулять на реку. Вид у него был утомленный. Агата ждала. Наконец он начал:

– Дружок, я посчитал важным сообщить о переменах без маминого участия. Мама пока не может спокойно говорить о случившемся, и ты должна быть готова к ее агрессии в мою сторону. Но это пройдет, я уверен. Мы с мамой решили расстаться. Это очень грустно, но ты же знаешь, как трудно нам было вместе в последние годы. Ты единственное, что нас связывало. Это очень, очень грустно. Но так получилось, что я встретил Дашу… Я чувствую, что с ней моя жизнь как будто началась заново. Ты ведь ее знаешь. Она очень хорошая. Я уверен, что всем нам станет лучше, если мы с мамой разъедемся.

– Где ты будешь жить? – спрашивает Агата.

– У Даши. В той квартире, где мы с тобой бывали. Ты будешь приезжать ко мне в гости.

– Я хочу с тобой. Можно я перееду к тебе?

– Дружок, я бы очень хотел, чтобы ты жила с нами, со мной и с Дашей, – папа тяжело вздыхает. – Но сама подумай: а как же мама? Она останется совсем одна. Это несправедливо. Давай подождем? Хотя бы годик? Мама успокоится и тогда…

Агата представляет маму. Как она там? Кто с ней сейчас? Агате жалко маму и стыдно перед ней: ведь она знала про Дашу… Она обманывала маму. Это несправедливо, Агата виновата, и теперь она должна остаться с мамой, ничего не поделаешь.

Они с папой сидят на поваленном дереве, Агата плачет, папа обнимает ее за плечи и утешает. Часа через два он уезжает в Москву.

Агата остается, хотя ей больше всего хочется уехать с ним. Не хочется разговаривать с бабушкой, объяснять ей, почему глаза красные. Но бабушка ничего не спрашивает. Поздно вечером Агата снова ревет, уже лежа в постели. Бабушка приходит, не включая света, садится рядом, гладит внучку по голове, по плечам, по руке. Становится немного легче.

Через много лет, когда у Агаты уже появились свои дети, но они были еще такими маленькими, что оставалось время читать книжки про воспитание, Агате попался термин «психологический инцест», и она все никак не могла взять в толк, о чем идет речь. Что-то о нарушенных границах, об использовании ребенка для удовлетворения своих потребностей в любви и принятии. О том, как кто-то из родителей или оба включают своих детей во взрослые отношения… Никакого толку: слова все были понятные, но смысл все равно ускользал. Пока однажды, когда Агата готовила детям макароны и привычно морщилась от запаха плавленого сыра и вида вареных макаронин, упорно вызывавших воспоминание о белых мучных червях, она вдруг мельком не подумала о том, как любила макароны со сливочным соусом в детстве, а потом разлюбила… И в этот самый момент слова из книжки, смысл явления и воспоминания как-то выстроились в одну логическую цепочку и все встало на свои места: психологический инцест – это именно то, что случилось с ней. Даже так: это то, что сделал с ней отец в тот тяжелый для нее год, когда развелись родители. Это отец удовлетворял, пользуясь Агатой, свою потребность в любви, это он втянул дочку сначала в свои отношения с женой, а потом и с любовницей, это он сделал ее ответственной за тайну его романа, и это он – чего уж там миндальничать – избавился от дочери, как только нашел любовь и преданность в другом месте.

И вот взрослая Агата трясет дуршлаг с ненавистными макаронами, а потом со всей своей силы запускает им в кухонную безмятежную стену. Дуршлаг отскакивает от стены, больно бьет Агату по щиколотке, масляные, липкие, в сыре, макароны частью шлепаются на пол, а частью медленно сползают с бежевой стены….

А то давнишнее лето кое-как прошло. В июле примчалась мама, схватила Агату и поехала с ней в Амстердам. По дороге сказала: «Папа с нам жить больше не будет, ты ведь знаешь? Он тебе все рассказал? Он сказал, что ты хочешь остаться со мной. И прекрасно. Мы теперь заживем, дочь… Что это за жизнь была в последнее время? Тоска одна…»

Агата удивлена: кажется, мама не так уж и расстроена из-за случившегося? Или не хочет, чтобы Агата видела, как она страдает? Или думает, что Агате будет легче, если она, мама, не станет расстраиваться? Непонятно…

В августе, как и в прошлом году, Агата уехала в подростковый лагерь на море. Домой, в их московскую квартиру, попала только в последние дни лета. Снова началась школа, мама, как обычно, много работала. По ночам Агата лежит без сна, читает или смотрит видео. Ей не спится. Кажется, еще немного, и она услышит, как аккуратно поворачивается ключ в замке, открывается дверь… Это папа вернулся с работы, и они пойдут на кухню ужинать… Конечно, Агата знает: ничего такого не случится. Папа сейчас совсем в другом месте и открывает совсем другую дверь, и за этой дверью его ждет совсем другая девочка… Но она ничего не может с собой поделать: прислушивается к каждому шороху и скрипу… Потом пробирается в кухню, включает свет. Очень хочется есть. Ставит на плиту кастрюльку с водой, бросает чуточку соли, достает макароны, пакетик с соусом. Пока вода кипит, режет салат. После тщательно моет посуду, поглядывая на балконную дверь. Потом ставит чайник, находит в шкафу печенье или конфеты… Становится не так тоскливо.

Отрочество и юность – время, когда девочка, почти девушка, чрезвычайно придирчива и внимательна к себе и к своей внешности. Но и не только к себе: подросток критичен к миру вообще, ко взрослым, особенно к собственным родителям, даже к природе. Все отвергнуть, отринуть, чтобы на обломках старого построить свой новый мир, найти свои ценности, стать таким, каким хочется, а не таким, каким пытались сделать его родители! Это время бывает самым трудным в жизни семьи. Подростка штормит, штормит и родителей, которые плавно входят в свой собственный кризис – среднего возраста.

Чтобы лучше понять девочку-подростка, свою дочь или ту, который вы сами были когда-то, давайте вспомним, как этот период переживается в ощущениях.

Тебе все время неудобно, одежда мешает, жмет, она не та, не нравится или нравится ровно полчаса.

На тебя все время все смотрят, куда бы ты ни зашла.

И ты не можешь понять, как именно смотрят. То кажется, что смотрят, замирая от восторга, то – морщась от отвращения.

Последнее, кстати, кажется чаще.

Поэтому ты стараешься войти в любое помещение так, чтобы тебя не заметили. Сутулишься. Укутываешься шарфом. Обожаешь толстовки с капюшонами, потому что капюшон всегда можно надвинуть на глаза и спрятаться.