Милана Тюльпанова-Кержакова - Убей в себе жертву

«Я почувствовала, что произошло что-то ужасное, видимо, с кем-то из моих родителей. Снова позвонила Саше и тогда он сказал: «Твой отец погиб». У меня из руки выпал телефон»

Я боялась звонить маме, не знала, как с ней разговаривать. Позвонила брату. Он сказал, что это ещё не факт, вроде бы, папа еще в больнице. Но домработница подтвердила самое худшее: «Да, Миланочка. Так случилось». В интернете уже вовсю писали, что мой отец, якобы, пошел в баню в день траура (накануне в Петербурге произошел теракт – взрыв в метро), сразу после возложения цветов. Там он поскользнулся на лестнице, упал и разбил голову.

Но я уверена, что он никогда не пошел бы туда, тем более, в такой день, я слишком хорошо его знаю. Мы до сих пор не имеем никакой информации о том, что произошло на самом деле, и, видимо, не узнаем – в первую очередь, потому что это знание может быть небезопасно для моей семьи.

Такие вещи очень сильно меняют человека. Ты понимаешь, что жизнь вроде как объёмная и длинная, но, с другой стороны, может прерваться в любой момент. Человек не успеет попрощаться с близкими и родными, он просто уйдет. И ты никогда, никогда его больше не увидишь…

«Какими бы ни были у нас отношения, это – мой папа. Человек, который меня вырастил, дал образование, воспитание, заложил определенное отношение к жизни. Я им гордилась. Он был для меня авторитетом. И вот, в один миг я поняла, что его не стало… И ты никогда, никогда его больше не увидишь…»

Я сидела на полу в торговом центре, пока не пришел Саша и не повез меня домой. Мне было очень страшно туда идти. Приехали папины коллеги. Вместо слов соболезнования, за редким исключением, они начали говорить, какое количество неких акций принадлежит нам, а какое – им. Мама была абсолютно потерянной. Я считаю, что она не восстановилась до сих пор.

Хотелось лечь, уснуть и никогда не вспоминать об этом. Это было четвертого апреля, а шестого – его похоронили. Очень много людей пришло поддержать нас. Было совершенно невозможно видеть этого человека в гробу, с зашитой головой…

Помню, как заплакал мой брат. Я не видела, чтобы он плакал, за все на тот момент двенадцать лет его жизни. Это было самое тяжелое время для нашей семьи. Я надеялась, что за моими плечами стоит Саша, что мы не одни. Но как же глубоко я ошибалась… Когда выносили гроб, он сказал: «Какой же это был великий человек, но он так для меня ничего и не сделал». Фраза резанула и запомнилась, но в тот момент я не могла до конца оценить весь ее цинизм.

«Я надеялась, что после смерти папы за моими плечами стоит Саша, что мы не одни. Но как же глубоко я ошибалась… Когда выносили гроб, он сказал: «Какой же это был великий человек, но он так для меня ничего и не сделал».

А 10 апреля у меня начались схватки.

Думаю, именно с этого момента началось моё взросление, переоценка ценностей. С меня окончательно упали «розовые очки», и я увидела действительность. Тогда все это казалось мне концом света, но, видимо, только благодаря этим трагическим обстоятельствам я смогла адаптироваться к своей сегодняшней жизненной ситуации.

В ту ночь, с 9 на 10 апреля, мы спали втроём – я, мой брат и Саша – на одной кровати. Посреди ночи я вдруг почувствовала, что у меня сильно тянет низ живота. Я не хотела будить маму, она была в совершенно разбитом состоянии после похорон.

С нами в доме была моя тётя, и я побежала к ней. Рассказала, что чувствую странную тянущую боль, но не понимаю, что это. Она сказала, что у неё было кесарево, и она не знает, что такое схватки. Около четырех часов утра мы решили набрать врача.

Я разбудила Сашу и брата, чем они были не очень довольны. Говорили, что я все придумываю. Тетя же настаивала, что лучше все же перестраховаться и поехать в больницу.

Мы приехали в роддом, врач осмотрела меня и сказала, что мне пора срочно идти в родильное отделение. И это оказалось шоком для моих родных, которые считали, что я просто все выдумала.

Мне сделали эпидуральную анестезию. Врач сказал, чтобы я не шевелилась, иначе меня может парализовать. Я подумала, что это было бы не самым приятным финалом моей и без того печальной истории, и изо всех сил сосредоточилась на том, чтобы случайно не дернуться.

Примерно через час родился сын. Мне сделали какой-то укол, я заснула, а когда пришла в себя, оказалось, что я уже лежу в послеродовом отделении.

«Врач сказал, чтобы я не шевелилась, иначе меня может парализовать. Я подумала, что это было бы не самым приятным финалом моей и без того печальной истории, и изо всех сил сосредоточилась на том, чтобы случайно не дернуться»

После анестезии мне было ужасно плохо, конвульсивно дергались ноги. Около семи утра я позвонила маме. Она уже была в курсе, сказала, что находится в больнице, но врачи пока ее ко мне не пускают. Саша прислал мне фотографию с новорожденным Тёмой, попросил, чтобы я отредактировала ее – закрыла ребенку лицо, чтобы он мог выложить снимок в свой инстаграм.

Через пару часов меня перевели в отдельную палату, там уже ждали мама с бабушкой, тетя, брат и Саша – с нашим новорожденным сыном. В этот момент (во всяком случае, мне так показалось), Саша был счастлив. Научно доказано, что перверзные нарциссы не умеют испытывать глубокие чувства, например, любовь. Но, безусловно, какие-то чувства он испытывал. Тем более, что наш сын родился темноволосым, и я в тот момент подумала, что не зря все это время занималась визуализацией – значит, будет похож на Сашу.

Первое, что я сделала, когда окончательно отошла от наркоза – то, что не могла сделать на протяжении последних девяти месяцев. Я попросила подругу привезти мне антидепрессанты. Выпила сразу много, чтобы просто не чувствовать всего того, что происходит в моей жизни.

«Научно доказано, что перверзные нарциссы не умеют испытывать глубокие чувства, например, любовь. Но, безусловно, какие-то чувства он испытывал. Тем более, что наш сын родился темноволосым, и я в тот момент подумала, что не зря все это время занималась визуализацией – значит, будет похож на Сашу»

Около десяти дней я провела в роддоме, а потом мы вернулись на Крестовский, в квартиру моих родителей. Несмотря на счастье, которым стало для меня рождение сына, началось совершенно мрачное время. Послеродовая депрессия – это вовсе не миф, я испытала ее на себе. А когда на нее накладывается посттравматический шок… Я проводила дни, закрывшись в комнате. Со мной постоянно случались истерики, которые Саша зачем-то снимал на телефон. Тогда я не понимала, для чего он это делает, да и мне было всё равно. Я полностью ушла в себя.