Борис Наумов - А почему бы и нет

После нескольких малозначащих фраз мы замолчали и погрузились в зимнюю, на одну ночь, спячку.

Начало следующего дня прошло спокойно, без тревоги и психологического напряжения. Когда солнце «перевалило» — какое слово, совсем не заполярное — за полдень, мы непроизвольно стали прислушиваться и поглядывать на горизонт.

— Не спешат наши коллеги, — вымолвил Борис, когда мы уже начали тревожиться.

— Ну, пока всё погрузят в самолёт! Ведь Володя там один силовой работник. Скоро появятся.

— Согласен, это со стороны кажется легко, а на деле всё намного сложнее.

После этого, мы снова стали, молча, смотреть на небо, понемногу теряя надежду на наше «спасение».

Наступил вечер третьего выжидательного дня. Разговаривать не хотелось. Каждый из нас думал и предполагал свои варианты задержки самолёта.

— Как всё хорошо у нас — медведь не пришёл, самолёт не прилетел, погода не испортилась, — решил Боря шуткой разрядить напряжённую обстановку.

— Ты знаешь, — поддержал я его, когда человек всё дольше и дольше чего-то ждёт, тем дороже будет исполнение и приятнее встреча.

— Знаю, знаю, не первый год замужем.

— Кстати, Боря, а ты женат?

— Был женат. Всего один месяц.

— Всего?

— Да. Мне этого хватило. Больше я туда ни ногой!

— Туда — это куда?

— Да, вот туда, о чём ты спросил.

Я не стал дальше развивать тему семейственности, с расчётом, что нам ещё целый сезон быть вместе, будет возможность обоюдно поделиться секретами.

Снова вечерний «чай» со сгущёнкой, и на «сытый» желудок — нырок в тёплое оленье гнездо.

Ночь опять морозная, хотя можно уже сказать — не заполярная. Градусов десять, двенадцать!

Ещё день, и ещё другой, и третий, и четвёртый. Мы продолжали свой курортный отпуск, почему-то потеряв надежду на долгожданную встречу. Галеты со сгущёнкой в горло уже не хотели идти. С голоду мы не умирали, но аппетиту не было никакого.

Однажды, выйдя на солнечную поляну, я увидел на соседней проталине странного чукотского жителя. Тушканчик — не тушканчик, хорёк — не хорёк. Он стоял на задних лапках и во все стороны крутил головой.

— Боря, иди-ка сюда, — позвал я тёзку, — смотри-ка, что это за чудо севера?

— О-о-о, это же евражка. Проснулся. Здравствуй, дорогой. Ты весну нам принёс.

— Кто такая евражка?

— Не такая, а такой. Это местный грызун, суслик. Они живут в норах, а с наступлением тепла они вылезают оттуда. Здесь их называют евражками.

— Почему евражка? Европейская ажка?

— Не знаю. Задашь этот вопрос своему начальнику. Он давно в этих краях по тундре шастает. Слушай, у меня идея.

— Какая? Расскажи. Пока делать нечего, будем разводить евражек?

— Нет, мы можем теперь перейти на мясную диету.

— Это как?

— Берёшь мелкашку, прицеливаешься и, бах, жаркое есть.

— Нет.

— Почему нет?

— Мне жалко. Он так мило лапки сложил, оглядывается по сторонам.

— И мне жалко. Но себя ещё более жалко.

— Всё равно, я не буду стрелять.

— Ну, тогда я. Давай, неси мелкашку. Но и жаркое я буду есть сам.

— Хорошо, договорились.

Я принёс мелкокалиберную винтовку и Борис, прицелившись в выползшего на дежурство суслика, нажал на курок.

Ближе к вечеру в котелке на спиртовой горелке варился этот евражка. Боря его убил, сам снял шкурку, разделал, сварил. Очень возбуждающий запах разносился по всей округе.

— Жаль, что соли у нас нет, — пожаловался Боря.

— Надо было, прежде чем стрелять, спросить у него, нет ли у них в норе соли.

— Давай, давай, издевайся. Посмотрим, как ты будешь облизываться, когда я буду наслаждаться свежатинкой.

Тарелок у нас не было. Борис слил воду и поставил передо мной котелок с евражкой.

— Пробуй, — сказал он, глядя на моё скривившееся лицо.

— Нет, ты ешь.

— Хорошо. А ну иди сюда, наш спаситель, иди ко мне — не будешь есть, цинга тебе будет обеспечена.

Я, молча, сидел, подтверждая свои, недавно сказанные, слова.

Боря оторвал лапку и стал смачно чавкать, откусывая кусочки мяса. Я глотал слюнку, не решаясь присоединиться к этому настырному соблазнителю.

Нет, не хватило мне прочности моих убеждений, чтобы не взять кусочек не солёного, но очень вкусного мяса.

Я не помню, какой это был день недели, но он запомнился мне, как праздничный день. Никогда не задумывался ранее над тем, какое значение имеет в жизни человека еда. Детские голодные годы в счёт не идут, потому что тогда голодание было на уровне инстинкта. А теперь оказалось, что еда имеет очень большое значение в сознательной жизни человека.

Сначала отварной, не солёный евражка вызывал у меня чувство жалости, потом — чувство сопричастности и, в завершении обеда — благодарность и удовлетворение. Я не хотел вспоминать живой, стоящий на пригорке столбик, но, время от времени, он появлялся у меня перед глазами.

Мы с Борисом в неизвестности и сытости прожили ещё один день.

Наконец солнечным апрельским днём в небе появилась «Аннушка» — так мы называли самолёт АН-2. Сделав один круг над заснеженной тундрой, самолёт уверенно приземлился и подкатил на своих лыжах почти к палаткам.

Нашей радости с примесью чувства возмущения не было предела. Акраминский, прихрамывая, вышел первым и сразу направился к нам. Он без слов, сначала меня обнял, потом подошёл к Борису и похлопал его по плечу.

— Спасибо, дорогие. Как вы тут?

Видя искренность в прищуренных глазах начальника, нам не хотелось высказывать свои недовольства и обиды.

Следом подошли Тараканский и Володя. С ними тоже были короткие объятья. Лётчик стоял в стороне, молча и сочувственно, наблюдая за нашей встречей.

— Игорь Иванович, — наконец, я не выдержал, — что-то случилось?

— Случилось, но об этом потом. Сейчас надо выгружать всё из самолёта. Простой этой машины дорого стоит.

Действительно, время не остановилось, а катилось и катилось дальше.

Мы с Борисом, не скрывая радости, дружно стали помогать Володе, вытаскивать из «Аннушки» привезённое хозяйство. Продукты, палатки, буржуйки и многое-многое другое складывалось в отдельные кучки, чтобы потом всё распределить по местам. Лев Тараканский пришёл к нам на помощь и вчетвером мы быстро справились с работой. Наши мышцы и кости, не знавшие за время простоя двигательной тренировки, быстро почувствовали усталость, но отдохнувший мозг приказывал: «работать, работать».

Что-то в поведении начальника изменилось с тех пор, как мы расстались с ним. Он стал медлительным и, мне показалось, чем-то расстроенным. Я не хотел сейчас тревожить его своими вопросами и только, когда закончили разгрузку, я подошёл к Тараканскому и тихо спросил:

— Что произошло, Лев Владимирович? Почему такая задержка?

Он отвёл меня в сторону и всё рассказал.