Борис Наумов - А почему бы и нет

Была вторая половина августа, погода была довольно прохладная, пасмурная. Трава уже давно пожелтела, от голубики остались одни воспоминания.

Было скучновато. Я медленно продвигался вперёд, спешить было некуда. Сначала понемногу, потом всё обильнее пошёл мокрый снег. Тундра медленно стала превращаться в белый ковёр. Жалко! Только недавно мы любовались зелёными и голубыми цветами радуги под ногами.

Особого геологического интереса в маршруте не было. Попадались редкие скальные выходы коренных пород.

Я накинул на голову капюшон и шёл, не оглядываясь по сторонам.

И вот он! Один из тех, «раз в тысячулетних» случаев.

Прямо впереди, по направлению моего движения, навстречу мне приближались две фигуры. Встретить в, пустынной на сотню километров, тундре человека — явление редкое. Чаще встречаются животные — медведь, волк или лисица, но человек реже. А тут! Два человека, да ещё какие! Это были две молодые девушки. Они тоже закрылись от снега платками или капюшонами и шли, не разговаривая. Я не могу сказать, что мы столкнулись лбами, но всё же при встрече мы остолбенели. Передо мной стояли две геологини. Две девочки, с которыми мы учились в техникуме в одной группе: Кашкина и Томина. Они тоже были в составе тех девятнадцати человек, которые попали в министерский список студентов, направленных на Север, и приехавших немного позже нас.

— Здравствуйте, — сказал я, когда мы почти вплотную подошли друг к другу, — вы, случайно не из Миасского геологического техникума?

Они не поняли моей шутки, пребывая ещё в шоке от необычности такой встречи. Более того, по-моему, они меня, под капюшоном, даже не узнали, и на мой вопрос дали ответ, над которым мы потом долго смеялись:

— Да, это город на Урале. Там техникум. Мы там были.

— А что вы там делали? — я ниже на глаза опустил капюшон. Кроме того, как я уже говорил, я не брился всё лето, и борода делала меня полностью неузнаваемым. Таким они в техникуме меня не видели.

— Мы учились. А вы кто?

— Я Наумов Борис. Я тут живу.

Минуту, вглядываясь в то, что было свободно от капюшона и бороды, они, наконец, заметили что-то знакомое.

— Ты? Боря?

— Ну, да. Это и есть я. Бывший студент геологического техникума.

— Как ты здесь оказался?

— Я же сказал, я здесь живу на листе двадцать девять.

— Вот это да! — воскликнула, более эмоциональная, Кашкина.

— Как это возможно? — спросила Томина.

— Я этой дорогой всё время хожу, — продолжал я дурачиться.

— И все-таки?

— Недалеко отсюда стоит наша поисково-съёмочная партия Акраминского. Вот сейчас я на работе.

— ЗдОрово. Мы тоже.

Девочки рассказали немного о себе, и мы разошлись, договорившись встретиться в Певеке после возвращения из поля.

Весь ход наших восторгов, удивлений, вопросов и ответов каждый может представить себе сам. Скажу только одно, что мой четырёхчасовой маршрут значительно увеличился по времени и стал пятичасовым.

Полевые работы приближались к завершению, но со мной были ещё два запомнившихся мне происшествия, о которых тоже стоит рассказать. Мы были в маршруте с Тараканским и Борисом, шли через сопки, фиксируя геологическую информацию и собирая образцы для дальнейшего изучения.

На нашей карте не было отмечено исключительное для тундры явление. Мы попали на хорошую автомобильную дорогу. Это не была асфальтированная трасса, но проезжая, в хорошем состоянии дорога из щебня.

Чуть в стороне метров за двести мы увидели большой, одноэтажный дом, построенный из местного камня.

— Смотрите, — крикнул Борис, — дом!

— Вот это чудо! — сказал я.

— Надо зайти посмотреть, что там, — предложил Тараканский, и мы свернули влево от намеченного нами маршрута.

Дверь была закрыта, добротные чистые доски и замок на двери говорили о том, что дом не заброшен, и кто-то в нём живёт. Мы обошли вокруг дома, заглянули в окна, постучали в стекло. Никто не отозвался. Мы снова вернулись до крылечка, подёргали за ручку, результат всё тот же — никого!

— Что будем делать, Лев? — спросил я у Тараканского. Мы все уже давно называли его на «ты» и без отчества.

— Подождём немного, у нас время есть. Может быть, кто-то подойдёт. По всем признакам, дом жилой.

Через полчаса наши ожидания увенчались успехом. Из-под склона, от протекающего внизу ручья поднимался человек с ведёрком в руке. Увидев его, я сразу вспомнил Филиппа, того человека, который сидел за столом в предложенной мне комнате для временного проживания. И этот человек своими габаритами, седыми волосами на голове и бороде, всей своей статью был похож на того самого северного ревизора.

— Здравствуйте, — почти хором приветствовали мы подошедшего человека. Тот не отозвался на наше «Здравствуйте» и вёл себя так, как будто бы перед ним никого нет. Он поставил на крыльцо ведёрко с рыбой, достал ключ от висячего, громадного, под стать хозяину замка и вошёл в тёмный коридор.

Когда внутри зажглась свечка, мы услышали голос:

— Входите, чего стоите?

Мы медленно, один за другим протиснулись в заставленный ящиками и бочками коридор. Хозяин сидел в полупустой, с одной кроватью и столом, комнате.

— Здравствуйте, — снова повторили мы свои приветствия. — Мы геологи, проводим в этих краях геологическую съёмку.

— Здравствуйте, — наконец, соизволил человек ответить на наше двукратное приветствие. — Сильвестр Афанасьевич.

Аккуратно вытерев небольшим грязным полотенцем мощную руку, он каждому из нас протянул её, повторяя:

— Сильвестр Афанасьевич.

— Вы здесь живёте? — спросил Тараканский.

— Не живу, а доживаю. И это моё жилище.

— И зимой и летом?

— Круглогодично.

— Чем вы занимаетесь? — спросил я.

— Ловлю рыбу, дом охраняю.

— А чей это дом? Зачем его охранять?

— Здесь жили дорожные строители, когда вели эту трассу. Здесь же была строительная контора.

— Теперь дорогу не строят?

— Нет, она никому уже не нужна. Здесь сложили свои головы тысячи заключённых, которых «отец нации» загнал сюда на двадцать пять лет. От болезней, холода и голода больше двух-трёх лет никто не выживал. Одни умирали, других на их место пригоняли. Строительное руководство жило здесь, в этом доме, а работяги — там, возле ручья в землянках.

— А вы тоже работали?

— Да, только я работал здесь. Я был поваром, мог питаться. Поэтому и выжил. Двадцать лет мне дали за «измену родине». Я никогда никому не изменял. Попал в плен к фашистам, потом, после освобождения Польши, я хотел вернуться домой. А там уже никого и ничего нет. Через день пришли за мной и без всякого суда дали двадцатку. Вот я и очутился здесь.

— Почему же после смерти «отца» вы не уедете отсюда? Ведь никто дорогу уже не строит.

— Моя семья вся сгорела при пожаре после прихода в село фашистов. У меня никого не осталось. И дома у меня нет. Куда мне ехать? Некуда. А здесь дом, крыша над головой. Здесь я свободен. Сам по себе.