Борис Наумов - А почему бы и нет

С трудом, ломая лёд, я дошёл, или доплыл, не знаю, как правильно сказать, до противоположного берега. Высота его была не более метра, но поднять намокшую ватную одежду и болотные сапоги мне было не под силу. Стараясь изо всех сил, я выполз на равнину и, лёжа, думал, что делать дальше. Я перевернулся на спину, потом сел на снег и начал снимать сапоги. Когда мне удалось это сделать, я вылил воду и стал выкручивать портянки. Затем, чтобы теплее было стоять, я расстелил выкрученные портянки на снег и поднялся на ноги. Я с трудом снял куртку, ватные штаны, и, по возможности, выкрутил их. Нижнее бельё, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не увидел меня, я не стал снимать, а просто, как мог, на теле отжал его.

Холодные, мокрые и, начинающие леденеть, ватные штаны никак не хотели налезать на меня обратно. В конце концов, всю одежду я вернул на своё место, а сказать, что мне стало теплее, не могу. Словно в бочке с холодной водой по самую шею я ощущал себя, пока не начал двигаться.

Всё это время Борис стоял на берегу, раздумывая, что теперь ему делать.

— Я пойду в обход, — кричал он мне из темноты, — подожди меня здесь. Он, наверное, не представлял, что значит для меня ждать здесь, на месте. Я чувствовал себя клиентом древних инквизиторов и не знал, чего я сейчас хочу больше всего — стоять, сидеть или бегать, чтобы согреться.

Пройдя метров сто, я так думал, судя по голосу, Борис крикнул мне изумительную фразу:

— Здесь русло реки совсем сузилось, я могу его тут перейти по льду. Иди сюда поближе, встретишь меня на том берегу.

Я с радостью зашагал в его сторону, но, совершенно без всякого восторга, воспринял его слова.

Действительно, подойдя к месту, где Борис собирался выйти на берег после перехода, я согласился, что в этом месте русло наполовину уже, чем то, где искупался я.

— Будешь переходить? — всё ещё не веря в правильность решения Бориса, спросил я его.

— Я быстро, четыре шага и я там.

— Ну, давай. Осторожно, не спеши.

Ступив на лёд, Боря одну ногу держал, на всякий случай, на суше. Я подсвечивал ему фонариком, который по счастливой случайности, остался сухим.

Постояв минуту в такой позе, Борис полностью перенёс на лёд своё тело. Потом он осторожно, шаг за шагом, двинулся в мою сторону, вот он берег, осталось ему благополучно вылезти на сушу. Я протянул ему руку, но в этот момент случилось то, чего мы уже не ожидали. Только одну ногу Боря поднял, чтобы шагнуть на берег, как под другой ногой лёд треснул, и он оказался по грудь в воде. Русло здесь сужено, но, соответственно, и глубина увеличена.

Потянувшись к нему рукой, я поскользнулся и, едва во второй раз, не оказался в ледяной купели. Мне повезло — то ли камень, то ли корень остановили моё сползание.

Боря дотянулся до моей свободной ноги и, с трудом, держась за неё, вылез на берег.

— Вот так, друг, никогда не смейся над неудачей или несчастьем другого, — без всякого ехидства или нравоученья проговорил я известную народную истину.

При свете моего фонаря Борис проделывал всю процедуру, которую исполнял я ранее, только в полной темноте.

Дрожь во всём теле, стук зубов сопровождали наше дальнейшее передвижение. Вскоре мы увидели огоньки нашей палатки и палатки Акраминского.

Трудно представить, как мы преодолели последние сотни метров. Скажу только за себя. Когда я открыл дверь нашей палатки, и на меня пахнуло теплом от раскалённой буржуйки, я потерял сознанье и упал на пол возле стола. Борис тоже сел обессилевшим и не мог двигаться. Прибежали Акраминский и Тараканский. Вместе с Володей они нас разули, раздели, обтёрли спиртом и уложили в постель.

Удивительное дело. Казалось бы, утром нас надо было срочно везти в больницу, но через двенадцать часов мы оба проснулись здоровые и, даже без всяких признаков простуды.

Несколько позже я спрашивал врача о феномене нашего здоровья после тотального переохлаждения. Он удивился, но попытался объяснить это тем, что организмы наши, борясь за выживание, мобилизовали все явные и скрытые резервы, что и позволило нам обойтись без последствий.

Акраминский, боясь за наше здоровье и жизнь, забыл о цели нашего похода, и исполнили ли мы его просьбу.

Только на следующий день, когда мы были уже в сидячем и стоячем положениях, он осторожно спросил:

— Как успехи? — что он имел в виду, не знаю. Скорее всего, он так аккуратно хотел узнать, нашли ли мы нож.

— Всё в лучшем виде, — сказал Борис и вытащил нож из рюкзака. — Вот он голубчик, лежал под снегом, ждал нас.

— Спасибо вам обоим.

Одежда наша ещё долго сушилась над горячей печкой, а мы отдыхали и играли в карты два дня.

Полевые работы нашей Теюкуульской партии закончены. Мы собирались к выезду в Певек. Все документы, образцы пород самым тщательным образом описывались, упаковывались и укладывались в отдельные ящики.

Настроение было переменчиво. После пятимесячной полудикой жизни хотелось появиться в людном месте, сходить в магазин, в кинотеатр, в нормальную столовую и просто пройти по твёрдому подножью, то есть по коробу.

Незадолго до нашего отъезда пришёл человек с соседней базы, которая одалживала нам на лето свою лошадь. Грустно было расставаться с членом нашей команды, любимой лошадкой, верно служившей нам и исполнявшей возложенные на неё обязанности. Мы с Борисом нежно погладили её мордочку и пожелали ей хорошей и сытной зимовки.

Вертолёт прилетел за нами рано утром. Распыляя снег своим пропеллером, он приземлился прямо в том месте, где стояли наши палатки. Груза у нас было значительно меньше того, что весной мы привезли сюда на реку Ичувеем.

Грусть на сердце и слёзы в глазах появились у меня, когда вертолёт медленно поднимался над заснеженной тундрой. Отрезок жизни и частичка сердца остаются здесь навсегда. Было тут много хорошего и немало трудных и опасных моментов. Думалось мне, что долго я буду с благодарностью вспоминать всё то, что я получил и пережил здесь. Местом приземления вертолёта был стадион, расположенный недалеко от Районного геологического управления.

Когда мы на грузовой машине привезли имущество партии на склад, я получил там приятное сообщение. Один из работников хозотдела принёс и, молча, передал мне бумагу. Я не ожидал каких-то новостей личного характера, спокойно развернул бумагу и, от радости чуть не выронил её из рук. Мне дали ордер на получение комнаты в семейном общежитии, о котором мне говорил Илларионов.

Это был новый двухэтажный деревянный дом рядом с тем зданием, в котором я встретился с Филиппом и жил там до отъезда в полевую партию.

Сложив свои вещи в рюкзак, и отдельно связав тёплое, зимнее обмундирование, я пришёл в свой законный дом.