Борис Наумов - А почему бы и нет

Мы задавали Игорю вопрос относительно его любви. Он отмалчивался, оставляя нас в неведении. Дело в том, что, когда мы в Миассе жили у тёти Нюры, Валя имела подругу Тосю — девочку с виду мужского пола, высокую, рыженькую с редкими, никогда не причёсанными, волосами. Думается, что за свою долгую восемнадцатилетнюю жизнь она ни разу не чувствовала прикосновения какого-нибудь мальчика. Так вот, наш Игорь влюбился в неё так сильно, что где-то по дороге потерял голову. Для всех нас, его друзей, это было такой приятной неожиданностью, что в компании с ним у нас разговоры были только о ней и о нём. Он, Игорь, так защищал свою любовь, что нам всем, параллельно со смехом, было даже немного завидно.

Итак, служба продолжалась. Военная специальность у меня называлась радиотелефонист, то есть, вместе с работой в качестве телеграфиста, я вполне серьёзно привлекался для обслуживания телефонной связи. Мы, как основной и единственный центр связи батальона с командованием округа, имели три функционирующие одновременно точки: главный управленческий узел, передающий и приёмный центры. Оперативная связь между этими тремя точками осуществлялась по телефонной линии. В Провидении, так же, как и в Певеке, зимой были морозы и ураганы, заметающие снегом доверху четырёхметровые столбы, и обрывающие проводные линии. Чтобы обеспечивать круглосуточную связь со штабом округа, часто приходилось ночью, в тёмное время выходить на поиски и ремонт повреждённых линий. Мы одевались так, словно нас отправляли на северный полюс.

В меховых штанах и куртках, в таких же рукавицах и в валенках, мы вставали на лыжи и ехали искать повреждение. А как же ночью его найти, если часто столбы и сами провода были под снежным заносом? Это большая проблема. А ветер сбивает с ног и полностью снегом забивает лицо. В такие моменты в голове стучит только одна противная мысль: да пропади всё пропадом, не хочу я ни связи, ни работы, ни службы, ни жизни. Хочется только сесть где-нибудь под сугробом и тихо умереть, никому не мешая.

Но выходили на такие поиски мы целой бригадой человека четыре или пять и находился кто-то более сильный, который не давал другим расслабиться. Поиски повреждённой линии продолжались до тех пор, пока не находилось аварийное место. Надо было проложить новые провода между столбами и тогда, если они не были под снегом, с проводами и инструментом лезешь на этот столб. А ветер свистит, как будто хочет сказать: «куда же ты, безумец, лезешь в такую погоду, я тебя сейчас сдую, как пушинку, и прощай любимый взвод связи». Сидя на самом верху столба, надо было произвести соединение и закрепление проводов. Меховые штаны и куртка, словно марлевое бельё, совершенно не задерживают холодного напора ветра, и сидишь, словно, голый, на этом столбе и замёрзшими бесчувственными руками пытаешься скрутить между собой провода. Ну, так или иначе, никто вместо тебя эту работу не сделает, а связь должна быть беспрерывной. И делали мы, и выполняли свои прямые обязанности без ошибок и нареканий.

А утром, бывало, после ночной пурги выходишь из казармы, а выйти невозможно. Дверь снаружи на полную высоту подпёрта снегом. Замкомвзвода тут же одного, второго солдата с лопатой выставляет на расчистку и освобождение дверей. Ветер такой силы дует снаружи, что всё, что удаётся лопатой бросить наверх, тут же падает снова в то же место. Бывало, часами солдаты откапывают казарму, а выхода всё равно, нет. Сизифов труд.

Когда наши нервы не выдерживали, мы давали лопату сержанту Башкину и говорили:

— Покажи, товарищ сержант, как надо копать.

У него нервы были крепкие, он возвращал лопату со словами:

— Вперёд, солдаты, мы всё преодолеем!

Мы тоже старались сохранить спокойствие и после одного-двух бросков лопатой останавливались, закрывали дверь и стояли себе в удовольствие.

В конце концов, конечно, мы солдаты преодолевали трудности, и к приходу во взвод старшего лейтенанта «Кадочникова» вход в казарму был освобождён.

Всё-таки работа радиотелеграфиста и мне и моему другу Цырульникову нравилась больше. Мы тренировались и готовились к тому, что в перспективе, через год службы, когда демобилизуются «старики», мы займём их места, и перейдём на передающий или приёмный центр. Вот тогда мы будем армейскими интеллигентами, и ходить на поиски и ремонт линий связи не будем.

В штабных ученьях я участвовал в качестве личного связиста командира взвода «Кадочникова». Если ученья проходили зимой, то все участники — и офицеры и солдаты — были на лыжах. Естественно, я тоже имел лыжи и, с удовольствием, как бывший спортсмен лыжник-гонщик, принимал участие во всей этой вакханалии. Кроме солдатского снаряжения — автомата, противогаза, сумки — я имел ещё за спиной радиостанцию, весом двадцать один килограмм, и сумку радиста.

Ученья проходили в горах, покрытых снегом, который под действием ураганного ветра превращался в волнистую, твёрдую, как асфальт, поверхность. Мой командир взвода имел на плечах только командирский планшет и автомат. Он по снежным волнам скользил, как слаломист. Я старался не отставать от него, как мне и предписывалось по уставу. Тяжеловесная радиостанция на поворотах по инерции тянула меня в сторону, а лыжи на снежных волнах были неуправляемы, потому что, крепления были не жёсткими, а мягкие, ремённые, рассчитанные для валенок. Мы спускались по склону градусов тридцать и длиной с полкилометра. И тут случилось то, что уставом было не предусмотрено. Одна лыжа пошла влево, а другая с ней поссорилась и решила идти вправо. Радиостанция тоже потянула меня вправо, а автомат — влево. Это всё я только потом вычислил, а тогда, на горе мне анализировать было поздно. Я кубарем катился под гору, радиостанция сорвалась с моих плеч и кувыркалась по своим законам. Автомат тоже куда-то поехал по своим делам. Одним словом, все мы были в разных местах и в разном расположении духа. Я, на удивление, оставаясь живым, валялся на снежном «асфальте» метрах в ста ниже радиостанции.

Подъехал командир, поднял меня на ноги и смотрел своими огромными, «кадочниковыми» глазами на меня и на, разбросанные по склону, мои части.

— Как ты? — только и спросил он.

У меня не было сил ни ответить, ни попросить о помощи.

— Ехать можешь?

— Не знаю. Где мои лыжи?

— Они ждут тебя внизу.

— Целые?

— Кажется, да.

— А рация?

— Сейчас пойдём подбирать автомат, рацию и всё, что тебе может пригодиться.

Мне нравилась юмористично-снисходительная, совсем не командирская манера говорить, и я начал приходить в себя.

Другим подразделениям нашего батальона было не до какого-то там растерявшегося связиста. Они уже далеко ушли вперёд.

Эти ученья запомнились мне надолго.