Борис Наумов - А почему бы и нет

Когда в казарме набралось человек сто, тот же самый сержант взялся нас воспитывать. Все знают о скоростном отбое и подъёме в течение тридцати секунд или, за время, пока горит спичка. Было у нас и такое тоже. Если отбой получался только за тридцать одну секунду, мы всей толпой, не по своей воле, выходили на свежий воздух и полчаса, а иногда и больше, по команде сержанта изучали хоровое пение популярных песен. Иногда сержант доводил нас, салаг, до белого каления. Мы бастовали, не изъявляли желания петь, не хотели ходить. А он оказался «битым волком» и добивался своего. Не зря его посылают за новобранцами и ставят воспитателем их на время карантина.

Понемногу всё налаживалось, мы притирались друг к другу и с сержантом иногда находили общий язык.

Там, в карантине, на старте армейской трёхлетки нашлось несколько человек, которые и по возрасту и по образованию и, даже по складу характера оказались мне близки. Мы были всё время вместе, нам было о чём поговорить.

Сержант, призванный в армию в восемнадцать лет, отслуживший три года срочной и два года сверхсрочной службы, практически понимал только армейский образ жизни. Для нас, переростков, уже повидавших гражданскую жизнь, его требования часто казались дикими или просто глупыми.

Через месяц перед нами впервые появился командир нашего батальона подполковник Дубинский и замполит Шапошников. Нас поострили перед казармой на плацу, поставили оркестр из пяти музыкантов и стали превращать нас в полноценных защитников Родины.

В целом слова присяги нам были известны, мы не раз штудировали их под руководством сержанта. Но здесь мне, почему-то всё казалось таким игрушечным, несерьёзным, что меня разбирал смех, когда я вышел читать присягу. Но всё обошлось, я выдержал, и всё время был серьёзен.

На следующий день нас, уже полноценных солдат, повели распределять по подразделениям.

Мы прошли центральной улицей, с интересом разглядывая места, где нам предстояло провести три самых лучших года жизни. Нам встречались группами и поодиночке солдаты, одетые иногда в парадную форму — китель, фуражку и, конечно, сапоги — или в серую солдатскую гимнастёрку и штаны с, чуть застёгнутым, солдатским ремнём. Многие из них, встречая наш разношёрстный отряд, смеялись и кричали нам всё, кто, во что был горазд:

— Привет, салаги.

— Строевым шагом марш!

— Носок тяни, не отставай!

— Левое плечо вперёд!

И так далее. На нас не действовали эти примитивные издёвки. Мы продолжали топать к своей судьбе, ведомые сержантом-шутником.

Мы подошли к одноэтажному зданию, по внешнему виду, напоминающему сельскую школу или клуб.

— Стой, — скомандовал наш командир, — это штаб нашей части. Занимайте удобные места и ждите. Будут выходить офицеры, и забирать вас в свои подразделения.

— А какие здесь есть подразделения? — спросил кто-то из наших.

— Огласите весь список.

— Разные, — отвечал сержант, — танкисты, разведчики, химики, связисты, пехота и другие. Потом всё узнаете.

Мы расположились цыганским табором — кто-то сидел, кто-то лежал на земле, некоторые разместились на невысоком каменном заборе.

Из штаба никто не выходил. Появился капитан, который направлялся в штаб. Он медленно шёл, разглядывая нас, словно товар на базаре. Возле меня он остановился, осмотрел с ног до головы и спросил:

— Радист? — и показал на значок радиста, который я получил после окончания курсов радиста в Певеке.

— Да, телеграфист, — ответил я.

— Морзянку знаешь?

— Конечно, я работал в геологической партии. У меня была рация.

— Как фамилия?

— Наумов, — представился я.

— Будешь служить у меня во взводе связи, — определил капитан мою трёхлетнюю судьбу.

— Хорошо, я согласен, — не то равнодушно, не то радостно и, совсем не по военному, ответил я капитану.

— А тебя никто и спрашивать не будет, — без тени унижения и злости, я бы сказал, ласково, прокомментировал капитан моё согласие.

Ещё через полчаса из штаба вышел старший лейтенант — молодой, стройный и очень красивый с большими глазами. Я сразу дал ему кличку «Кадочников».

— Наумов, — подошёл он ко мне, — следуй за мной.

Метров за двести от штаба стояло одноэтажное здание, типа барака — видно, на севере барак любимое архитектурное сооружение.

— Это взвод связи, — повернувшись ко мне, сказал «Кадочников», — отныне тут твой дом.

— Смирно! — произнёс наиболее популярное в армии слово стоявший возле тумбочки солдатик с красной повязкой на руке и надписью «дневальный». Кроме него никого больше в коридоре не было, так что, можно было бы и не кричать команду «смирно».

— Позови замкомвзвода, — приказал старший лейтенант дневальному.

Тот, не отходя от тумбочки, приоткрыл дверь и кого-то позвал:

— Башкин на выход.

Вышел невысокий невыразительный сержант.

— Принимай, Башкин, пополнение. Радист, радиотелеграфист, — рекомендовал, или приказал, «Кадочников», сержанту.

Так началась моя чукотская, провиденская, солдатская жизнь.

В те годы, спустя полтора десятка лет после окончания войны, в народе и в стране ещё сохранялось уважение к солдату. В армии и, в частности, у нас во взводе связи, были солдаты трёх призывов. Одни, как я, например, только начинали службу, другие считали себя «стариками» и готовились к демобилизации. Такого понятия, как «дедовщина» тогда не было, хотя, конечно, «старики» снисходительно к нам относились и нередко пытались свалить на нас белее тяжёлую работу. Но это происходило без насилия и издевательств.

Один из приобретённых мною в карантине товарищей Виктор Цырульников тоже оказался во взводе связи. По образованию он был гидрометеоролог, грамотный человек, мой одногодок и очень хороший товарищ, весёлый, общительный человек. Мы с ним всё время проводили вместе: и на занятиях, и в столовой, и везде в свободное время. До армии Виктор не был знаком с морзянкой и с работой на ключе. Я ему помогал, тренировал и вскоре он добился заметных результатов.

Я уже говорил о неожиданностях, о непредсказуемых происшествиях, и здесь тоже такое событие произошло. Мой техникумовский друг Юра Веткин, с которым я был в Казахстане и которого я однажды, уже здесь, на Чукотке, случайно встретил в поле, тоже был призван в армию в этом году, но месяцем позже меня. Так вот, и он попал служить в бухту Провидения, в военный городок Урелики. Более того, он оказался в той части, что и я, только в другом подразделении. Он стал танкистом. Наши казармы были на расстоянии ста метров друг от друга.

Если продолжить рассказ о непредсказуемых событиях, то следует сказать ещё об одном. Игорь Щуров — наш однокурсник, в Магадан приехал позже нас и был направлен не в Певек, а в Бараниху. Я об этом не знал, но однажды, уже, будучи бывалым служакой, я шёл по посёлку Урелики и встретил там, на улице, трудно поверить, Игоря Щурова в форме пограничника. Он служил в другой части, но в одном гарнизоне, что и мы с Веткиным. Мы втроём, время от времени, в увольнении или в самоволке, бывало и такое, встречались. Посидеть в ресторане было невозможно, но в кафе мороженым баловались, вспоминая годы молодые.