Леонид Борткевич - «Песняры» и Ольга

Ответ Ольги на вопрос интервьюера:

— Чем был для меня первый в спортивной биографии взрослый чемпионат Советского Союза? По моему почти детскому разумению — важными соревнованиями, где необходимо выступить хорошо. Не более того. И хоть я тогда уже научилась делить турниры по степени ответственности (главные, необходимые, второстепенные), но каждый раз жила исключительно сегодняшним днем. Ретроспектива и перспектива на первых порах не тревожили. Выступила хорошо — хорошо, выступила плохо — плохо. Обо всем остальном пусть думает Кныш.

Для Кныша же ростовский чемпионат был Рубиконом, который он решился перейти. Он задумал ударить из всех батарей, выплеснуть на тренеров, судей, болельщиков, специалистов отредактированный, отшлифованный итог самозабвенной пятилетней работы. В его планы входило ошеломить, удивить, заставить говорить и, главное, заставить поверить в его новую ученицу, в новое направление.

Кныш и Корбут действительно привезли сложнейшую программу. «Петля» и «перемах-перелет» на брусьях, «сальто назад» на бревне, «вольные» упражнения, нашпигованные акробатикой, в прыжках — уже известный, полюбившийся и по-прежнему неожиданный «сгиб-разгиб». И стиль: не обычный — плавный, лиричный, а резкий, порывистый («как само время» — напишут в газетах), где каждый жест летел в водовороте эмоций и был тем не менее эстетичен, управляем, чист и закончен.

И еще улыбка (вот сюрприз!) стала предметом всеобщего внимания и обсуждения. Как коньковый шаг на чемпионате мира по лыжному спорту в Зеефельде, как в свое время прыжок «фосбюри-флоп». Так бывает: вроде бы область изучена и исхожена вдоль и поперек, какие могут быть открытия? Но вдруг взгляд под другим углом и — откровение.

Ольге потом всерьез журналисты разжевывали, растолковывали ее же собственную улыбку приблизительно так: «Улыбаются на помосте — красиво, ослепительно — многие гимнастки. Перед началом комбинации, после ее окончания. Но на снаряде они большей частью сосредоточены, серьезны. Вы же, Ольга, улыбаетесь непрерывно. И не просто улыбаетесь, а будто подсмеиваетесь, подтруниваете над окружающими и над собой. Это не застывшая, наигранная, отрепетированная, бодряческая улыбка — это живое движение мятущейся души, спроецированное на экран непосредственного светящегося счастьем лица».

Между прочим, эту улыбку Кныш «ставил» Ольге с такой же обязательностью, как и любой серьезный элемент. Любопытно, что «постановка» шла исключительно во время соревнований, на тренировках она вольна была распоряжаться своим лицом как угодно: плачь, смейся, хмурься, выражай безразличие, отчаяние, тревогу или недовольство. А уж на официальном турнире, голубушка, будь любезна, сгони с личика тучки, забудь про горести, прогони скребущихся кошек с души и покажи на что способна. Не просьба — приказ. Уже стоя на помосте, Ольга оглядывалась и видела, как Кныш торопился поймать указательными пальцами уголк губ и растянуть их до невозможных размеров. И она спешила надеть улыбку.

Ольге исполнилось шестнадцать лет, и она вполне отчетливо понимала: пришло время отрабатывать выданные авансы. Она чувствовала: стоит лишь приостановиться в этой бешеной гонке за новизной и сложностью, отшлифовать, отточить, отглянцевать уже освоенное — и победы придут.

Но Кныш, крепко держа за руку, шагал вприпрыжку и слушать не хотел о привале. Именно поэтому и находилась Ольга так долго на нейтральной полосе — как бы в сборной и как бы вне ее.

Мюнхенская Олимпиада выплыла из череды дней стремительно, неожиданно. Казалось, столько еще впереди времени, любые ошибки поправить можно, любой элемент освоить. А вот уже и январь позади, февраль закончился, через два месяца чемпионат страны в Киеве — конечно же, отборочный — а у Ольги хандра. У нее случаются такие периоды (наверняка три биоритма разом заклинивает в нижнем, стрессовом положении), когда ничего делать не хочется и все из рук валится.

В такие минуты тоскливо представляется, будто все лучшее и главное в жизни ты уже совершил, и остается незаметно соскользнуть с освещенной сцены и — бегом, бегом, — через черный ход подальше от суеты, шумихи, зрителей в тихий дворик на площади Ленина, в знакомый подъезд со скрипучей лестницей, где в квартире номер 3 стоит справа от двери мягкая обшарпанная кушетка, на которой, укрывшись с головой одеялом, можно безмятежно растянуться и спокойно глядеть на расчерченное дождем в косую полоску окно, слушать тихую и печальную мелодию жести, стекла и воды.

Уныние — недолгий попутчик. И она может однажды утром проснуться беспричинно счастливой. Все, как вчера, только со знаком плюс, и солнечный зайчик, пробравшийся через щелочку штор, уже не метит раздражающе настырно в глаза, а весело прыгает по потолку и по сердцу. Мир снова цветной.

Наверное, тогда, в начале 1972-го, игра в перспективную «звездочку» и всеобщую любимицу кончилась. Ольге захотелось ставить цели и добиваться их, захотелось побеждать.

Два внутрисоюзных соревнования должны были определить тех шестерых, что поедут на Олимпиаду, — апрельский чемпионат страны в Киеве и июльский Кубок СССР в Москве. В очереди же за билетом в Мюнхен стояло никак не меньше 10–12 гимнасток, и лишь двое — Турищева и Лазакович — могли не опасаться превратностей судьбы, так как заказали броню еще в прошлом году.

Еще раньше Ольга почувствовала, как Кныш притормозил, ослабил поводья, перестал вгрызаться в неизведанные пласты. Любовно, методично принялся обрабатывать ранее высеченные глыбы. Теперь в каждом упражнении он безжалостно изымал паузы, заполнял их всевозможными связками (иные из которых казались Оле труднее самых сложных элементов) и повсюду стремился рассыпать изюминки собственного изготовления, старался в каждом номере эффектно преподнести ударное движение, которое, как хотелось думать (и думалось), еще никто в мире не исполнял.

На бревне это было «сальто назад» и «бланш-перекат»; на брусьях — «петля» и серия оригинальных перелетов; в прыжках — «сгиб-разгиб»; в «вольных» — снова «бланш-перекат», исполняемый на ковре, плюс каскад «уникальных», почти из мужской гимнастики, элементов»… Это цитата из «Советского спорта».

Как ни странно, больше всего неприятностей доставляли «вольные». «Полет шмеля» на музыку Римского-Корсакова, поставленный прекрасным, неистощимым на выдумки хореографом из Ленинграда Аидой Селезневой, болельщикам сразу пришелся по душе. Едва первые такты знакомой мелодии взлетали над помостом, зал взрывался аплодисментами и тут же взволнованно умолкал. Под многодецибельное жужжание громкоговорителей на ковер выпархивала быстроногая, резкая, угловато-порывистая девчоночка-шмель, металась от одного воображаемого цветка к другому, баловалась, кокетничала, беспокоилась, играла, радовалась солнечному дню и своему свободному полету. Так понимала Ольга настроение «вольных», и вроде бы постановщик и тренер остались довольны.