Сергей Шойгу - Про вчера [litres]

У каждого было своё мнение, как это строить, как это делать. И отбор в наши отряды шёл по результатам работы. Не было такого, чтобы специалисты по подбору кадров поговорили, пообщались – этот пойдёт, этот не пойдёт.

Мы параллельно и работали, и строили саму организацию. Писали законы: «О защите населения и территорий от чрезвычайных ситуаций природного и техногенного характера», «Положения о статусе спасателя». В тот момент профессии такой в тарифно-квалификационном справочнике не было. Сколько платить – непонятно, во сколько пойдёт на пенсию – непонятно, какая страховка – непонятно. Ничего не понятно. Тогда впервые появились профессия, закон, тарифы, разряды и так далее.

Тех, кто пришёл, мало волновали власть, карьера, политика. А если говорить ещё точнее, то совсем не интересовали. Они с горящими глазами приходили и говорили: «Вы знаете, появились ребята, которые наладили производство первого гидравлического инструмента. И это будет уже не “Бош”, и не “Блэк энд Дэкер”, и не “Холматро” – это будет наш, отечественный! Давление восемьсот семьдесят атмосфер! Взяли гидравлику от самолёта “Су-25”! Сделали вместе с Институтом стали и сплавов!»

Они были первые, очень достойные, болевшие за дело, рвавшиеся что-то сделать для страны. Время было такое. И люди были такие. Уже сегодня я могу сказать, что считаю их похожими по духу и характеру на пламенных революционеров предыдущего столетия. Людей, ехавших туда, где трудно, – кто-то шёл «путём Че Гевары», кто-то иным путём.

Может быть, это громко сказано про путь Че Гевары, но двое из тех ребят, с которыми мы начинали Корпус спасателей, с которыми проводили первые операции, – их могилы сегодня на территории Боснии и Герцеговины – воевали на стороне сербов, просто бросив всё и уехав туда. Единственное, что они оставили, – заявления об отпуске без содержания.

Ещё двоих я встретил в горячее время в Абхазии. Они тоже оставили такие же заявления.

Я никогда не предполагал, что придётся заниматься созданием миротворческих сил – сначала в Южной Осетии, потом в Абхазии. И, встретив их там, я понял, что они приехали не для того, чтобы просто повоевать, не для того, чтобы пограбить. Они здесь потому, что они – за справедливость.

Всё то время – это время таких контрастов. Сотни тысяч беженцев из разных уголков Советского Союза, освобождаются санатории и пансионаты вокруг Москвы, в Московской области, в соседних областях. Туда заселяются беженцы, беженцы, беженцы… Проходит каких-то восемь месяцев, и в этих санаториях и пансионатах – ряды дорогих иномарок и требование не только статуса беженцев, но и всех сопутствующих льгот.

Ребята, с которыми мы создавали миротворческие силы, а перед этим проводили большую, многомесячную разведку в Южной Осетии, – это замечательные люди, с некоторыми я долго ещё поддерживал отношения, с кем-то сохранил и до сих пор. С теми, кто был тогда со мной из «Альфы», из «Вымпела».

Мы вынуждены были, пока ещё не создали и не ввели миротворческие силы в 1992 году в Южную Осетию, каждую ночь проводить в разных местах. Нам предложили: «Давайте сегодня переночуйте здесь, хозяина давно нет», и я впервые увидел просто огромный дом, в моей жизни в Советском Союзе таких не было, я впервые увидел сад, впервые увидел бассейн в саду. И, когда один из молодых ребят пошёл к абрикосовым деревьям, ему буквально заорали все: «Куда?! Стой! Там заминировано всё! Растяжки!»

Мы переночевали в этом доме. Уходя, у соседа-старика, который налил нам чачи и рассказал легенду, как в Древней Осетии уходившие в горы мужчины-чабаны выпивали эту чачу и весь день на ней держались без еды, я спросил: «А чей это дом?» И он мне сказал, что это дом прокурора республики.

С нами были разные люди из разных структур – из временной власти, самоназначенной, официальной, неофициальной. Но общую мысль высказал один из ребят-десантников, даже не рыжий – апельсиновый: «Ни хера себе!» И добавил: «Жаль, у нас на Вологодчине такие абрикосы не растут, – выкопал бы себе дерево, увёз с собой. Этот-то ведь сюда уже никогда не вернётся».

Мы наслышаны были в советское время, что кавказские мужчины слово держат. В Цхинвале после введения миротворческих сил я общался с властями, и это опять был контраст. Для меня было удивительно, хотя уже был 1992 год, Приднестровье, дальше была Абхазия в 1993-м, – так вот, удивительно, как они легко обещали: «Видишь этот дом? Твой дом. За всё, что ты для нас сделал. Видишь эта улица? Твоего имени улица, имей в виду! Всё успокоится когда – будет большой надпись, твой имени».

Гораздо позже, уже после событий 2008 года, я с иронией напоминал отдельным абхазским друзьям про «нашу улицу». Причём нам ведь не уточняли, чьего персонального имени она будет, просто говорили: «Вашего имени». Спрашивал, кому принадлежит этот дом, который был дачей Сталина, Молотова, Берии. И в ответ слышал фамилии, которые никакого отношения ни к 1992, ни к 1993, ни к 1998-му не имели. Но они оказались в нужное время в нужном месте.

В то время для меня это было удивительно. Мне эти люди казались довольно искренними. Но постепенно они отходили в сторону и становились теми, кем они были на самом деле.

После распада Союза шло большое строительство структуры Российской Федерации. Республики, нарезанные по революционным лекалам, начинали приобретать границы по национальному признаку. Одной из них была Чечено-Ингушская, которая разделилась на Чеченскую и Ингушскую в 1992 году.

Два народа получили свою, чётко прописанную территорию, по поводу которой спорят до сих пор. Потому что за советское время всё перемешалось, это же была политика плавильного котла наций, никто не обращал внимания на такие мелочи, как родовые земли. Пожинаем всё это сейчас.

Ингушетия. В 1992-м было ещё непонятно, где будет её столица, к 1995-му уже появились первые властные структуры. И естественно, появилось, как и в других регионах, Министерство по чрезвычайным ситуациям Ингушетии. Оно уже было в Кабардино-Балкарии, в Дагестане, но его, к сожалению, не было в Чеченской Республике. По понятным причинам. Потому что там шла первая чеченская.

Сегодня, видимо, мало кто помнит, но начали развиваться эти события довольно бурно. Тогда одной из тяжёлых задач, трудновыполнимых, труднореализуемых, была эвакуация дома престарелых в Грозном, надо было эвакуировать именно из Грозного, из Чеченской Республики. Стариков из числа представителей коренной национальности вообще не было, потому что у них были родственники – считалось постыдным, если у кого-то старик оказался в доме престарелых.

И поэтому старики были в основном из тех, кто занимался там строительством нефтеперерабатывающих заводов, горнорудными разработками, был занят в энергетике. Русские в основном. И надо было их эвакуировать. Это было довольно сложно. И был такой – к сожалению, не так давно он ушёл из жизни – очень энергичный, деятельный и глубоко переживающий за судьбу своего народа министр по чрезвычайным ситуациям Ингушетии Хамзат Беков.