Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

«Прощальная ода» — чрезвычайно сложно построенное произведение. С одной стороны, она отражает опыт зимы 1963 года, когда Бродский в небольшой съемной комнате на улице Воинова (Шпалерной) проводит почти все время, читая одновременно две великие книги — Библию и «Божественную комедию» Данте (можно считать, что это чтение — в том числе результат разговоров с Ахматовой).

Название и тональность текста не могут не напомнить прощальную песнь Моисея в 32-й главе Второзакония, которую пророк адресует народу: «Соберите-ка сейчас ко мне всех старейшин колен ваших и приставников, чтобы я в их присутствии сказал им слова эти — слова песни сей , а в свидетели против них призову само небо и землю, потому что знаю: сразу после смерти моей вы совершите поступки постыдные и свернете с пути, которого держаться я вам заповедал».

Со столкновения неба и земли, призванных в свидетели Моисеем в его прощальной песне, начинается и ода Бродского:

Важно, что первый же жест оды — опускание на колени — жест молитвенный. С этого момента нить повторяющихся библейских образов будет проходить через всю поэму.

Один из основных отличительных признаков жанра симфонии музыкальной — периодичность и симметрия композиции. Отдельные части пронизаны постоянными повторами и сгруппированы таким образом, что как бы отражаются друг в друге, несмотря на смену темпа и чередование тем. «Прощальная ода» действительно может быть названа симфонией, Ахматова здесь точна, как, впрочем, и обычно. Интересно, что и в ее собственной поэзии тема прощания часто связана с музыкой — от «звенела музыка в саду таким невыразимым горем» до «прощальных песен первое изданье».

Но неслучайно и жанровое обозначение, вынесенное в заглавие стихотворения — ода. Жанр оды в русской поэзии связан прежде всего с XVIII веком, и стихотворение Бродского отличается рядом жанровых особенностей, позволяющих сравнивать его с одами Ломоносова и Державина.

Вспомним признаки, которые прежде всего характеризуют оду как жанр: во-первых, это достаточно жестко регламентированная организация текста на всех уровнях, от строфики до риторической структуры и стиля, а во-вторых — значительный объем текста, построенного как развертывание одной центральной идеи.

О связи «больших стихотворений» Бродского с одой XVIII века писал в предисловии к сборнику «Холмы» Я. А. Гордин, который отметил, что у истоков этого жанра Бродского «и одический сомнамбулизм Ломоносова, и „Осень“ Баратынского» [240] Бродский И. А. Холмы: Большие стихотворения и поэмы. Л.: ЛП ВТПО «Киноцентр», 1991. .

Хотя авторская классификация текста как оды указывает на стремление соотнести его каким-либо образом с традицией, сама по себе она еще не могла бы служить гарантией того, что текст формально будет построен по законам жанра (возьмем хотя бы «Царскосельскую оду» Ахматовой, которая в жанровом смысле одой не является).

Однако Бродский явным образом ориентируется на русскую одическую традицию и следует целому ряду законов жанра, при этом трансформируя его и создавая новое, мощное и завораживающее звучание. Для поэта оказываются несущественными те различия, которые сопровождают развитие русской оды от Ломоносова к Державину — литературный восемнадцатый век выступает для него единым цельным феноменом. Кстати, сходного подхода придерживался и сам Державин в своем «Рассуждении об оде».

Сложно сказать, с чем связан первоначальный интерес Бродского к русской поэзии XVIII века, отразившийся и в его стихах, и в его биографии (первым курсом, который он будет вести в Мичиганском университете, станет курс по русской поэзии XVIII века). Отчасти это может быть связано и с вниманием к фигуре Державина поэтов старшего поколения — прежде всего Марины Цветаевой [241] См., например: Ахапкин Д. Н. Цикл «Надгробие» Марины Цветаевой в русском поэтическом контексте // Борисоглебье Марины Цветаевой: Шестая цветаевская международная научно-тематическая конференция (9–11 октября 1998 года): Сборник докладов. М., 1999. , но затем и Ахматовой [242] Тименчик Р. Д. Ахматова и Державин (заметки к теме) // Jews and Slavs. (2004). №. 14 C. 305–310. .

Бродский в своем творчестве оказывается тем самым «архаистом-новатором», который одновременно обращен к предшествующей поэтической традиции и, трансформирует старые формы и придает им новое звучание.

«Прощальная ода» представляет собой двадцать четыре нумерованных строфы, по восемь рифмованных строк в каждой. По подсчетам Ю. Н. Тынянова среднее количество строф (также пронумерованных) в ломоносовских одах равняется 23–24, среднее количество строф в одах Державина приближается к этому числу [243] Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. C. 230. . Таким образом объем «большого стихотворения» Бродского — вполне одический.

Хотя более характерной для оды является так называемая «одическая строфа» (AbAbCCdEEd), многие оды XVIII века (в частности, большинство философских) написаны восьмистишиями (16,3 % от общего числа строфических произведений по подсчетам М. Л. Гаспарова) [244] Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха. Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. М.: Наука, 1985. C. 303. .

Следует также отметить стремление к созданию сильных связей между строфами, пронизывающих собой все уровни текста, от звукового до смыслового. Это очень важная особенность и од XVIII века, и «больших стихотворений» Бродского. Вполне понятно, что когда объем текста увеличивается, возникает необходимость в том, чтобы каким-то образом удерживать внимание читателя или слушателя. Этим обусловлена важность сукцессивности текста, то есть его организации за счет многочисленных повторов на всех языковых уровнях — от фонетики до синтаксиса, — и важность скрепления строф между собой, которое отличалось бы, как писал Тынянов, от «силлогистического костяка». Как писал другой крупнейший специалист по оде XVIII века, И. З. Серман — кстати, его книга о Державине была в домашней библиотеке Бродского, — в оде, в отсутствие силлогистической, сюжетной связи, возрастает значимость других видов связи, которая бы «раздвигала рамки периода за пределы одной строфы, создавала надстрофическое единство, увеличивая объем тех словесных масс, из которых строилось одическое здание» [245] Серман И. З. Поэтический стиль Ломоносова. М.; Л.: Наука, 1966. C. 85. .

Отдельно необходимо отметить особый тип риторического вопрошания, который в русской поэзии имеет свою историю и особенности употребления. Это анафорическая (т. е. повторяющаяся на протяжении стихотворения) вопросительная конструкция с местоимением где . Она была характерна еще для од Ломоносова (ср.: Где ныне похвальба твоя? / Где дерзость? Где в бою упорство? / Где злость на северны края? ), однако окончательно закрепилась как один из главных признаков стихотворений In memoriam (т. е. написанных на смерть того или иного человека, чаще всего — поэта), в поэзии Державина. Хрестоматийным примером, о котором в этой связи упоминает и Бродский, когда анализирует цветаевское «Новогоднее», является, конечно, тридцать восьмая строка державинского стихотворения «На смерть князя Мещерского»: