Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Эта вопросительная конструкция (именно в связи с темой «смерти поэта») проходит через всю историю русской поэзии. Вот пример из Мандельштама:

А вот Цветаева:

У Бродского мы очень часто встречаемся с подобными конструкциями. «Прощальная ода» особенно показательна в этом отношении. Анафора где пронизывает собой все стихотворение, являясь его своеобразным организующим стержнем:

Необходимо отметить, что в более поздний период творчества для Бродского стала характерной скорее попытка ответить на вопрос, поставленный Державиным. Так, стихотворение 1988 года «Памяти Геннадия Шмакова» является, по сути дела, развернутым ответом на традиционный для жанра вопрос Где ты? :

Здесь, кстати, есть и отсылка к поэзии Ахматовой, отмеченная Г. А. Левинтоном: «Только что процитированный пар, в свою очередь, пришел из ахматовских стихов о „Бродячей собаке“ („Да, я любила их, те сборища ночные…“: „Над черным кофеем пахучий тонкий пар“» [246] Левинтон Г. А. Смерть поэта. C. 190–191. . О влиянии Ахматовой на стихи Бродского, посвященные смерти поэтов будет сказано отдельно, пока же вернемся к «Прощальной оде».

Одной из центральных тем стихотворения является тема безумия, и она тесно связана как с «Реквиемом» Ахматовой, так и с рядом ее суждений о поэзии и стихах. «О связи безумия с творчеством Анна Андреевна не раз говорила по поводу черновиков пушкинского „Вновь я посетил…“ (это видно и из ее напечатанных записей, но в них это сказано осторожнее и сдержанней). По словам Анны Андреевны, в черновиках видно безумие автора, подозревающего всех, ожидающего увидеть доносчика в лучшем друге (я склонен здесь усмотреть автобиографизм исследовательницы: ей и самой случалось быть в таких состояниях, она их в себе опасалась) — но дальше, сопоставляя строки черновиков с окончательной редакцией, мы видим, как Пушкин устранял эту свою болезненную ноту — ее вовсе и не осталось в тексте, который печатается, догадаться о ней можно только по черновикам. „Это зашифровано, но ведь это было тяжелое безумие“, — повторяла она», — вспоминает Вяч. Вс. Иванов [247] Воспоминания об Анне Ахматовой. C. 497. .

В эссе об Ахматовой Бродский пишет, что специфика ее поэзии в «ноте контролируемого ужаса»: «Механизм, призванный сдерживать эмоции романтического характера, продемонстрировал свою состоятельность применительно и к смертельному страху» [248] См. приложение. С. 258. . С «Реквиемом» он, разумеется, был хорошо знаком. В записной книжке Ахматовой № 15, которая заполнялась с апреля до начала июня 1963 года, есть список ленинградских читателей «Реквиема», в котором Бродский значится под номером 13 [249] Ахматова А. А. Записные книжки. C. 314. .

Строка из третьей строфы «Прощальной оды» — Словно ангел — крылом — ты и безумье — слито отсылает к «Реквиему» Ахматовой. Характерно, что соответствующее место из «Реквиема» возникает позже в интервью Бродского Соломону Волкову:

Для меня самое главное в «Реквиеме» — это тема раздвоенности, тема неспособности автора к адекватной реакции. Понятно, что Ахматова описывает в «Реквиеме» все ужасы «большого террора». Но при этом она все время говорит о том, что близка к безумию. Помните:

В беседе с Дэвидом Бетеа Бродский комментирует эти строки так: «Нормальному человеку эти лишние мысли в голову бы не пришли, а тебе приходят — что в некотором роде лишь усугубляет страдание» [251] Бродский И. А. Книга интервью. C. 304. . Тема «раздвоенности и неспособности к адекватной реакции» является одной из основных тем и «Прощальной оды».

Бродский строит свое стихотворение как сложное переплетение мотивов Библии, Данте, Ахматовой, Цветаевой, положенное на схему русской оды и звучание польской силлабики [252] Подробно о поэтическом многоголосии «Прощальной оды» см.: Ахапкин Д. Н. «Прощальная ода»: у истоков жанра больших стихотворений // Звезда, 2000. № 5. .

Оно пронизано отсылками к двум книгам, о которых он много говорил с Ахматовой — Библии и «Божественной комедии» Данте.

Образ Данте смешивается с образом Орфея в шестой строфе «Прощальной оды»:

Вообще для Бродского шестидесятых Данте и Орфей — две поэтических модели, согласно которым он выстраивает свое лирическое alter ego, которое может быть обозначено как новый Орфей или но вый Дант :