Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Но что если этот читатель захочет все же понять, куда ведет неявное указание? в данном случае ответ прост: нужно обратиться к биографическому контексту, который может быть отражен в комментариях к стихотворению или в одном из жизнеописаний Ахматовой. Если мы найдем это стихотворение в собрании сочинений Ахматовой, то увидим, что под ним указан не только год, но и конкретная дата — 5 января 1917. Таким образом, понятно, что ночные сборища , о которых вспоминает героиня стихотворения, прекратились не из-за революции — февраль и октябрь были еще впереди.

Следуя за определенным, но не проясненным указанием, читатель этого стихотворения легко найдет ответ в работах по истории литературы Серебряного века или в воспоминаниях современников. Так, например, комментирует эти строки современник Ахматовой, участник второго «Цеха поэтов» Георгий Адамович: «Сборища действительно были ночные: приезжали в „Бродячую собаку“ после театра, после какого-нибудь вечера или диспута, расходились чуть ли не на рассвете. Хозяин, директор Борис Пронин, безжалостно выпроваживал тех, в ком острым своим чутьем угадывал „фармацевтов“, т. е. людей, ни к литературе, ни к искусству отношения не имевших. Впрочем, все зависело от его настроения: случалось, что и явным фармацевтам оказывался прием самый радушный, ничего предвидеть было нельзя. Было очень тесно, очень душно, очень шумно и не то чтобы весело: нет, точное слово для определения царившей в „Собаке“ атмосферы найти мне было бы трудно. Не случайно, однако, никто из бывавших там до сих пор ее не забыл» [401] Об Анне Ахматовой. Л.: Лениздат, 1990. C. 90. .

Речь идет о литературно-артистическом кабаре «Бродячая собака» на Михайловской площади (теперь площадь Искусств, 5), одном из самых ярких явлений в культурной жизни Петербурга предреволюционных лет. Кабаре просуществовало недолго, с 1912-го по 1915 год, закрывшись в разгар Первой мировой войны по финансовым и политическим причинам, но навсегда осталось в истории русской поэзии — как и в воспоминаниях очевидцев.

Для тех, кто знает русскую поэзию Серебряного века, эти пояснения выглядят банальными, но тут важно не столько пояснить, сколько показать, как Ахматова использует прием определенного указания на что-то неназванное, как средство либо создать у читателя ощущение причастности и узнавания, либо стимулировать размышления о контексте стихотворения.

Я специально выбрал достаточно простой пример для иллюстрации этой особенности поэтического языка Ахматовой. Вот еще один простой пример. Когда читатель встречает в «Поэме без героя» следующие строки, он может знать или не знать подтекст: Это он в переполненном зале / Слал ту черную розу в бокале, / Или все это было сном? Кто скрывается за местоимением он ? О какой именно черной розе идет речь? В тексте поэмы нет ответов на эти вопросы.

Несколько небольших экспериментов, проведенных мной в прошлом году со студентами первого-второго курсов (не филологами), показали, что только единицы из них опознают отсылку к одному из самых известных стихотворений Александра Блока — «В ресторане» ( Я сидел у окна в переполненном зале. / Где-то пели смычки о любви. / Я послал тебе черную розу в бокале / Золотого, как небо, аи ), большинство же участников отмечают, что какая-то отсылка, несомненно, присутствует — именно за счет употребления указательного местоимения — но непонятно, о ком идет речь. Стихотворение либо ориентировано на знание подтекста, либо стимулирует к его поиску. Либо оставляет читателя со смутным ощущением — кто-то где-то кому-то посылал черную розу. В «Поэме без героя» такое тоже встречается:

Но стихотворение Блока «В ресторане» все-таки известно тем, кто любит и ценит поэзию, и неявное указание в «Поэме без героя» можно также отнести к числу простых случаев. Обратимся к еще одному примеру — стихотворению «Зазеркалье» из уже упоминавшегося цикла «Полночные стихи»:

Мы вновь видим классический случай ахматовской «неопределенной-неопределимой единственности». Кто имеется в виду во фразе «та третья»? Это вопрос, который волновал самых первых читателей стихотворения. Помните описанную в первой главе ситуацию, когда Чуковская не поняла «В Зазеркалье» и Ахматова прочла его повторно? Через несколько месяцев после той встречи Ахматова вернулась к разговору. Запись Чуковской от 17 октября 1963:

«Анна Андреевна спросила у меня, поняла ли я, в конце концов, „Красотку“ — то стихотворение, которое она читала мне и Володе [Корнилову] среди других, — кажется, семи. Я сказала: нет, не поняла. Она дала мне прочесть все семь глазами. Я прочла — вникнуть толком мне мешало ее ожидание.

— Поняли, что это единый цикл?

— Да… и что-то общее с „Прологом“.

— А поняли стихотворение, которое не понимали раньше?

— Нет. Я не понимаю, кто эта дама. „Красотка очень молода, / Но не из нашего столетья“.

— Это не женщина, а то состояние, в котором они находятся, — терпеливо объяснила Анна Андреевна.

— И состоянию подвигают кресло? „Ты подвигаешь кресло ей…“ Состоянию — кресло?

— Лидия Корнеевна, я не узнаю вас сегодня» [402] Чуковская Л. К. Записки. Т. 3. C. 84. .

Ахматова рассчитывала на то, что читатели, входящие в близкий круг, понимают отсылки, сделанные в стихотворении, вот почему она вновь возвращается в беседе с Чуковской к этому стихотворению через несколько дней: «Тем же тихим и кротким голосом снова сделан был упрек мне, — в том, что я не поняла „Красотку“. „Значит, вам и весь цикл из семи непонятен“. Ладно, пусть непонятен. Я перечить не стала, хотя непонятно мне только одно стихотворение» [403] Там же. C. 92. .

В конце концов, Ахматова решает облегчить задачу непонятливому читателю (запись Чуковской от 22 октября): «Идя навстречу вашему непониманию, я решила разъяснить „Красотку“ с помощью эпиграфа. Найду что-нибудь из Катулла или Горация. Большего я сделать не могу» [404] Там же. C. 108. .