Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Дальше, в полном соответствии с заявленной в стихотворении «точкой зрения времени», появляются «там» и «ты», в отсутствие «тогда»: и ты, / как готовясь к побегу и азимут отыскав, / засыпала там в шерстяных носках . Использование прошедших форм глагола не дает сильной временной локализации, так как действие изображено, скорее, как итеративное, то есть регулярно повторяющееся.

Интересно, что, снимая таким образом временную дистанцию, Бродский меняет указательные поля и в самом тексте. Поскольку лирический герой не отделен временем от описываемых событий, он может использовать указательные местоимения первого порядка, например, этот (наряду с указателями второго порядка, такими как, тот ). И действительно, если мы обратим внимание на пространственное указание, указательное местоимение этот преобладает в тексте: Несмотря на все это, были они крепки, / эти брошенные спичечные коробки; этих бывших вещей покой; эта скворешня пережила скворца.

При этом Бродский использует преимущественно глаголы несовершенного вида, создавая ощущение вечно длящегося времени, где зафиксированы все дейктические координаты ( снег / опушавший изморозью, точно хвою, края / местоимений и превращавший «я» / в кристалл, отливавший твердою бирюзой ).

Описание грамматической структуры стихотворения можно было бы продолжить, но это требовало бы более терминологического разговора и другого жанра книги. Из сказанного уже видно, что Бродский использует указательные местоимения для того, чтобы поставить читателя перед задачей дешифровки смысла, требующей не только понимания языка, но и уже упоминавшейся возможности видеть ключи и внутреннюю разметку стихотворения, связывая их с литературным контекстом. Здесь вновь можно напомнить слова Мандельштама: «Чтобы читать меня, вы должны иметь мою культуру».

Выше была упомянута отсылка к сказке Кэролла. Интересно, что сам прием неявного указания, которому посвящена эта глава, лингвисты часто иллюстрируют другим примером из «Алисы в Зазеркалье»: Там побывали та и тот . Это строчка из стихотворения Белого Кролика, которое принято считать одним из характерных примеров поэзии нонсенса или бессмыслицы. Как отмечает Н. В. Демурова, «при всей четкости грамматической конструкции, использовании простейших слов и прозрачном построении фразы стихи эти остаются на удивление „темными“ по смыслу» [413] Там же. C. 334. .

На русский язык стихотворение перевела Д. Г. Орловская, и ее перевод стал каноническим. Демурова, переводившая основной текст и выступавшая в качестве редактора переводов, замечает: «Д. Орловская, как нам кажется, нашла удачное решение, переводы ее в должной мере „безличны“ и в то же время точны при общей „абстрактности“ смысла. Они лишены каких бы то ни было „дополнительных“, привнесенных интонаций. При этом в них словно брезжит какой-то смысл, словно проглядывает какой-то намек, который так и остается намеком, не получая никакого логического или рационального завершения» [414] Там же. .

Надо сказать, что в той части, где нонсенс создается за счет использования указательных местоимений, переводчица довольно сильно отходит от оригинала:

Возможно, не столь уж невероятной гипотезой будет предположить, что подобный перевод — точнее, адаптированный текст — возникает на фоне поэтической традиции умолчания, созданной Ахматовой и впоследствии развитой Бродским. Не зря стихотворение Ахматовой, которое так трудно было понять Чуковской, называется «В Зазеркалье».

И если стихи Белого Кролика воспринимаются абсурдно, то та третья Ахматовой или тот дождь Бродского выдвигают требование к читателю — требование двигаться навстречу.

Клайв Льюис в одной из своих литературоведческих работ сформулировал четыре признака, по которым немногие читатели отличаются от большинства . Вот эти признаки [415] Lewis C. An Experiment in Criticism. Cambridge University Press, 1965. C. 1–3. :

Большинство читателей никогда не читают книг дважды. Однажды прочитанная книга больше не существует для них. Немногие перечитывают постоянно.

Для большинства чтение является второстепенным времяпрепровождением, оно не встроено в их день. Они могут читать много (в дороге, болея, чтобы заснуть), но как только появляется более интересное занятие, бросают чтение.

Для немногих чтение впервые романа или стихотворения — событие, которое захватывает, о котором они думают и переживают трансформацию в процессе чтения (это сродни опыту любви или религиозному опыту). Они становятся теми, кем не были раньше. Когда большинство читателей заканчивают книгу, мало что (или вовсе ничего) меняется в них.

То, что прочли немногие, остается в их сознании, они повторяют про себя любимые строчки и фразы в одиночестве и используют их в разговоре с другими, говоря о прочитанных книгах.

И Ахматова, и Бродский (думается, во многом под ее влиянием) принадлежали к немногим. Это видно из их опытов чтения и перечитывания Пушкина, Данте, Мандельштама… Это отражается в возможности перевоплощения — возможности на какое-то время стать Данте, стать Шекспиром, стать Ахматовой. И это видно по тому, как оба поэта передают любимые строки и образы нам, но не преподнося их в готовом для легкого употребления виде, а заставляя думать, искать, находить. Заставляя нас становиться лучшими читателями.

В июне 1989 года в Ноттингемском университете в Англии проходила юбилейная конференция, посвященная столетию со дня рождения Анны Ахматовой. Бродский, который проводил начало июля в Лондоне, прислал через Диану Майерс стихотворение «На столетие Анны Ахматовой», которое в заключительный день конференции было публично прочитано присутствовавшим там Анатолием Найманом. В том же году стихотворение было опубликовано в «Литературной газете» (от 16 августа) и напечатано в подборке стихов Бродского в журнале «Континент» (№ 61).

Стихотворение короткое, непохожее на фирменные «большие стихотворения» Бродского. Оно, скорее, ближе к стихам его адресата — Ахматовой (вновь на память приходит цикл «Венок мертвым»). При очевидной краткости текста смысловая компрессия в нем позволяет считать «На столетие Анны Ахматовой» одним из лучших образцов жанра In Memoriam — как в творчестве Бродского, так и в русской поэзии.