Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Его переименовали в Комарово. В то время там активно строились советские академические дачи, одной из первых была дача президента АН СССР ботаника В. Л. Комарова, умершего в 1945-м, и его имя было дано поселку в процессе массовой замены финских названий на русские.

Бродский эту историю знал, в его кругу было принято шутливо называть поселок «Академяками», но когда он называет стихотворение «Келломяки», для него важна не столько финская история места, сколько то, что оно больше не существует для него, оставаясь только в памяти. Его вообще привлекала проблема переименованных городов: Петербурга/Ленинграда (эссе «Путеводитель по переименованному городу»), Кенигсберга/Калининграда (стихотворение «Einem Alten Arkhitekten in Rom»), Келломяки/Комарово.

Измененное имя создает ту же ситуацию указания в никуда — этого названия нет на географической карте, оно существует только в памяти. Это тоже своего рода загадка, хоть и не самая сложная. Не сложнее чем в строчке «Мелкие, плоские волны моря на букву „б“» с которой начинается вторая строфа. Не требуется усилий, чтобы узнать Балтийское море, на берегу восточной части которого, Финского залива, находится Комарово. Однако море не названо — текст как будто дает читателю размяться, готовя его к загадкам более трудным.

Неназывание имен — один из главных конструктивных принципов этого стихотворения, и ближе к финалу стихотворения Бродский дает этому принципу объяснение:

По замечанию Марины Илие, здесь «вещи, тесно связанные с детством, с сокровенным пространством рождения и формирования поэта, отделяющегося от частного контекста и растворяющегося в чужой среде, уходят в подтекст, теряют свою суть и имя, изменяются или принимают вид секретного кода, который может быть расшифрован только путем постоянного возвращения к деталям биографии поэта» [410] Ilie M. The Cities of Joseph Brodsky // Filologie Rusă. 2012. № XXVIII. C. 79–91. .

Блузка и ремень — случайные и обыденные предметы выступают заместителями живых героев с их страстями и воспоминаниями. Предметы оказываются в центре стихотворного мира, но эти предметы, как и в раннем стихотворении Бродского «Все чуждо в доме новому жильцу», подчеркивают переживания человека и говорят нам о них, возможно, больше, чем прямые слова о чувствах.

Обратите внимание, что даже местоимение первого лица единственного числа в этом стихотворении оказывается оторвано от своего значения. Оно не указывает на говорящего, а приводится косвенно в качестве метафорического примера:

Один из центральных мотивов стихотворения — мотив безличности, ненужности имен. Даже людей здесь можно узнать не в лицо, но по спинам длинных очередей.

Даже героиня стихотворения почти не имеет лица. Как отмечала Валентина Полухина, «образ лирического адресата в этом стихотворении, как и в стихотворении „Загадка ангелу“, вводится только через вещи, принадлежащие ей» [411] Polukhina V. Joseph Brodsky: A Poet for Our Time. C. 227. .

Почти, потому что часть лица мы все-таки видим в стихотворении:

Опять ахматовский прием неявного указания, и вновь он легко расшифровывается. Речь, разумеется, идет об исчезающем Чеширском коте из «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла: «Первым исчез кончик его хвоста, а последней — улыбка; она долго парила в воздухе, когда все остальное уже пропало» [412] Кэрролл Л. Приключения Алисы в Стране чудес. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье / Изд. подг. Н. М. Демурова. М.: Наука, 1991. C. 54. .

Строфа, в которой появляется это сравнение, начинается еще с одного неявного указания:

Речь идет о домах в дачном поселке, и употребление местоимения эти оправдано тем, что речь уже шла о доме и «городке из фанеры», так что читатель может без затруднения понять метафору дачные домики — это спичечные коробки, но режим неявного указания, который Бродский последовательно выдерживает в стихотворении, здесь сохраняется.

Указание на текст Кэрролла может быть понято читателем довольно легко, но следующий случай уже сложнее:

Поиски плотвы, стремящейся избежать превращений, на страницах литературных текстов или в словарях пословиц и поговорок ни к чему не приводят. Можно предположить, что, возможно, речь идет о пескаре из сказки Н. Е. Салтыкова-Щедрина «Премудрый пискарь», пытавшемся «предохранить» себя от опасностей жизни, не вылезая из своей норки в речном песке (ср.: ставшее известным за месяцы карантина стихотворение Бродского «Не выходи из комнаты…»).

В «Келломяках» вновь возникает знакомый по «Декабрю во Флоренции» дантовский мотив середины жизни в сочетании со взглядом назад:

Предшествует ей двойная ахматовская цитата:

Первая часть — это вновь «Приморский сонет»:

Вторая — упомянутое в этой главе начало «Реквиема» с тогда и там.

Вообще, если попробовать описать сюжет стихотворения «Келломяки» в терминах личных, пространственных и временных координат, то можно сказать, что Бродский берет так называемую точку origo («я»-«здесь»-«сейчас»), преобразует ее в «я»-«там»-«тогда», а затем сокращает временную ось этой системы координат, редуцируя их до «я»-«там» (или, скорее, «я и ты»-«там»).

Уже в первой строфе триада координат оказывается редуцированной. В начальном предложении поэт избегает финитных (то есть указывающих на время и лицо) форм глагола в главном предложении, что задает ситуацию вневременную: