Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Коммерческая победа маргиналов и самоучек свидетельствовала об их полном и несомненном превосходстве над маломощной бандой дармоедов «колхоза советских художников». Искусство, замаскированное под детскую графику, оказалось не кружком «ликбеза», а столбовым движением мирового искусства. «Черные цыплята» подполья мгновенно выросли в орлят. Олега Васильева забрал Нью-Йорк. Эрик Булатов предпочел тихий Париж. И Москва рядом, и жена боится самолетов.

К приезду М. С. Горбачева (1991) Париж готовил эстетический сюрприз. Для долгожданных гостей надули дирижабль с надписью «перестройка». Автором шрифтовой композиции стал Эрик Булатов, а декор поручили молодой американской «суперзвезде» Кейту Харингу. Появление советских гостей совпало с массовой демонстрацией больных СПИДом. Демонстранты решили, что в небо заброшен рекламный презерватив как эффективное средство борьбы с моровым поветрием.

Избранник перестройки Юрий Желтов, мастер высокого, геометрического напряжения, глядя в небо сказал:

— А вот и русский цыпленок над Парижем!

Русские «цыплята международных смотров» появились на Западе в подозрительные пятьдесят лет, но за десять лет западных удобств они смогли многое сделать в искусстве, не изменяя своим принципам, разработанным в глубоком подполье.

Вот, черт побери, куда ведет гонка вооружений!

Все знают, что я гуманист. Не иду по трупам, а спасаю людей от гибели в аду, но настроение и тут часто портится.

От благородного творчества меня то и дело отвлекали озабоченные земляки.

Например, весной 1991-го раздается телефонный звонок: «Валь, накорми, бля!»

Голос далекого прошлого. Пара совков с претензией на древнюю дружбу. Художники-экологисты — Толя Лепин и Слава Соковнин.

— Валь, да кому ты говоришь, мне, Толе Лепину!

В 1967 году, скрываясь от ареста за кражу античной камеи в самом Эрмитаже, Лепин прятался у меня в подвале. Социально близкий тунеядец, друг моего друга Васи Полевого.

Недельный заговор обреченных.

В голову лез всякий вздор. Рано утром я смотрел на опасного квартиранта, помятого ночным бдением, и дал совет сдаться в отделение милиции, не допуская всесоюзного розыска. При этом я сказал одно слово: «Лепа, уебывай!»

Лепин сдал камею государству и сел в тюрьму на полгода. С тех пор по отработанной в подполье легенде считалось, что я не выручил Лепина, а посадил в тюрьму, присвоив эрмитажную камею. Лепин знал, что это грубая ложь, но часто дергал меня за нервы.

И тут, на парижском тротуаре стоят двое в лохмотьях, пара краеведов России. Посольство русских недостатков с классическим: «Валь, накорми!»

Такого я от Лепы не ждал. В мой московский подвал он приносил буженину на закуску, а тут вдруг оголодал. Куда его поставить? — рядом со Штейнбергом, Желтовым, Булатовым или с парижским клошаром?

В Париже голодных в кабак не водят. Есть «суп популер» и рабочие столовые по талонам — ешь от пуза хоть лопни. В парижских кабаках выставляют напоказ новые прически и галстуки, а не голодные желудки. Для «Максима» и «Распутина» мы не годились. Показать нечего. Ни перстней, ни галстуков, ни денег. Оставался — скват! Вершина парижской обжорки. Там не капает, там жрут чесноковую колбасу и пьют дешевое вино в охотку. У меня пять верных адресов. Там я известен. У «Ябона» сегодня «день открытых дверей».

Мои земляки — знаменитые экологисты державы. Там они первые, но здесь их подло надули. Обещали славу и деньги, а заточили в нормандский замок, где, как известно, висят портреты королей и баронов, но нет пивного ларька. В аристократическом окружении москвичи чуть не околели от жажды и голода. Последний сухарь отобрали у цепного пса. Пешком сбежали от кабалы, бросив экологическое творчество эксплуататору.

Комендант сквата «Ториньи» Ябон-Гильдебрант выставил большое круглое корыто с красной бурдой, по-местному «пунш», а по классификации знатока спиртных напитков Венечки Ерофеева «солнцедар». Красиво сделано с лимонными корками, и хоть упейся. Берешь половник и черпаешь красный кайф. Горы чесноковой колбасы. Мои голодные земляки засияли.

— А нам можно?

— Лепа, — говорю, — все сделано для вас нарочно.

— Иди ты?

Первый раз за месяц голодовки Лепин и Соковнин напились и наблевали по-человечески. Колбасу не ели, а глотали. Моя репутация гуманиста заметно росла в Москве. Самый главный клуб экологистов, где Толя Лепин главный художник, предложил мне персональную выставку в красивом помещении размером с Лувр. Я с благодарностью принял предложение, но дальше красивых слов наш план не продвинулся. Мы думали по-разному, и практической стыковки не получилось. Московские экологисты так и не увидели моей живописи.

Над Парижем летал презерватив с надписью «перестройка».

Мы осмотрели остатки тюрьмы Бастилии, лежавшие в цветной клумбе, выпили по стакану портвейна и разлетелись.

Кому вниз, кому наверх!

Мой парижский чердак Олег Викторович Соханевич, или попросту «Сах», считал частью своих территориальных завоеваний.

Помещение запиралось и охранялось буржуазным сторожем. Во дворе имелся угол для стоянки велосипедов.

Велосипед стал камнем преткновения в нашей дружбе.

Держать у себя под боком такой транспорт, да еще в большом количестве, я не собирался.

Мой приятель Толстый, не страдающий комплексом мифологии, говорил мне: «Старик, гони в шею!»

В русском просторечии незваных гостей называют наглецами, но приложимо ли это к герою, переплывшему Черное море на подушке?

Жизнь, пущенная на самотек, сама выправляла острые углы.

Сын почтенных панов, колесивших по Шестой Части Света в поисках длинного рубля, Олег Соханевич родился в захолустном Тульчине глухой январской ночью 1935 года.

Косяки нечистой силы кинулись в плясовую. Тяжелые, зимние тучи, склонившись над пригорками и болотами, низвергая град и гнев, ломали стройки коммунизма, унося скотину, птицу, урожай. К утру природа стихла. Старинные знаки просторной страны — нищета, убожество и бесправие — снова подняли смущенные хвосты. Туземцы нехотя принялись за строительство лучезарного будущего.

Враги народа, шпионы, диверсанты, двурушники, маскируясь под ударников социалистического труда, шастали по стране, как у себя дома. Гнусные изменники, соглашатели и капитулянты, клеветники и оппортунисты, ренегаты и фальсификаторы шли по улицам советских городов, ехали в трамваях и метро, сидели в конторах и школах, колхозах и больницах. Они заседали в Кремле и на пограничной заставе. Если на то пошло, то каждый строитель коммунизма был фашистским бандитом и британским шпионом.

Чего там греха таить, на священной для всех пролетариев мира Красной площади лежал немецкий шпион в пломбированном вагоне.