Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Однако последнее слово оставалось за Холиным.

— Люба, ставьте памятник Холину, а не Пушкину!

Тут все дружно рассмеялись.

Холин начал новые стихи «Дорога Ворг» — «Дорога Ворг ведет в морг» — музыка абстрактных фраз и барачная заумь в ярком союзе.

Осенью 1968-го, возвратившись из Брянска, куда я возил медикаменты больной матери, на пустующем мольберте я обнаружил машинопись холинской «Эрики», не пробивавшей две буквы, стихи, мне адресованные:

«Вал. Воробьеву: приходи ко мне в гости. Мой адрес: вселенная Фрезер, Галактика 9, Планета 24, и дальше: Берегись автомобиля, Пешеход! Береги себя от пыли, Пешеход! Берегися от болезней, Пешеход! Витамины нам полезны, Пешеход! Вот в киоске авторучка, Пешеход! Вот кафе, зайди с получки, Пешеход! Выпей водки, съешь сосиски, Пешеход! На заем идет подписка, Пешеход!»

Слово «пешеход» в ритме маршей братьев Покрасс — «загудели, заиграли провода — мы такого не видали никогда» — повторяется восемь раз.

Образец холинского концепта.

Любой герой Холина, где бы он ни обретался, остается барачным тараканом, недостойным сожаления.

По Холину, барак не выдумка коммунизма, не шестая часть света, а вся планета, вся вселенная — барак, и никакие перестройки сознания не меняют этой сущности.

Игорь Холин съехал, но я недолго страдал от одиночества. Знакомый режиссер Кирилл Богословский, гулявший в подвале после спектаклей, с первым снегом появился с веселой особой в овечьей шапке, скрывающей выразительное лицо.

Поэта Холина сменил прозаик Витя Синицын.

Я познакомился с ним у Аркадия Штейнберга. Шофер московского троллейбуса брал уроки литературного письма. Прошло пять лет, а рассказ не был закончен. Витя по-прежнему сидел у Акимыча, выправляя ошибки и стиль.

— Пустишь? — спрашивает.

— Пущу, — отвечаю.

С этого многозначительного разговора у Акимыча началось наше годовалое сожительство в доходном подвале. Витя стучал на машинке, выправляя рассказ, я красил в соседней комнате. Рассказ так и не был закончен, но Витя сделал ослепительную карьеру литературного бюрократа, — значит, с подвалами еще рано кончать! — поднимаясь по ступенькам партийной цензуры.

Ах, эти крутые, русские морозы!

Натурщицу Ольгу Серебряную привел режиссер Богословский. Она ворвалась в подвал, разгоняя сумкой с металлическим затвором драгоценных друзей и подруг.

— Кирилл Богословский мне сказал, что вы ищете профессиональную натурщицу. Из меня лепил сам Клыков Зою Космодемьянскую в бронзе, в селе Петрищево!

Судьбу конем не объедешь, как говорил мой дед.

Под новый 1969 год чета Дорнбергов и натурщица Ольга оказались вместе. Ольга, сыпавшая английскими анекдотами, совершенно очаровала иностранцев. Джон и Ютта с сияющими глазами пригласили ее и меня на новогодний банкет в ресторан «Прага». На эстраде выступал Виталий Стесин с большой куклой. Я представил его нашим иностранцам и угостил шампанским. Домой нас доставили в пургу и без приключений. В начале года Дорнберг пригнал ко мне целую ораву покупателей и спросил: «Где же Ольга?» Витя Синицын вызвал ее по телефону. Она быстро явилась и сразу покорила американца Дика Рестона, пригласившего нас на вечеринку.

Куда ни крутись, а Ольга стала таким же естественным инструментом моего существования, как штаны, туалет, вода, картина. Как Синицыну и Фрадкину, я выдал ей ключи от подвала, а это означало полное признание ее прав на его доходы и расходы.

В Тарусе, летом, где она ходила за грибами на высоких каблуках, мне доставили телеграмму от прокурора С. И. Мальца.

«Срочно Москва подвал опечатан».

Как угорелый я помчался в столицу. Действительно, на дверях вместо бортжурнала висела веревка с сургучной печатью, а у прокурора вызов в суд. Мой высокий друг сказал, что «дело пахнет керосином», и вызвал на совещание известного адвоката Марка Новицкого и профессора психиатрии Всеволода Думаниса, руководившего клиникой на улице Кирова, 42.

Вчетвером, все в шляпах и при галстуках, на казенной «Волге» министерства юстиции мы подрулили к Камере предварительного заключения в Спасских Казармах, где за решеткой плакал скрипач.

Дело в том, что, затащив в подвал незнакомую девицу, скрипач не справился со своей задачей. Девица, совершенно голая и белым днем, выскочила на людную улицу с криком «караул, убивают!». Участковый Авдеев вызвал наряд милиции, и закрутили уголовный процесс. Девицу и возмутителя спокойствия отвезли в тюрьму. По словам прокурора, Фрадкину грозило осуждение на семь лет за изнасилование и публичный скандал, а мне, как содержателю притона, за подделку документов, мошенничество, нелегальные валютные операции, распространение антисоветской литературы и злостное тунеядство грозил срок в пятнадцать лет с конфискацией имущества!

Появление в КПЗ генерал-лейтенанта юстиции, известного адвоката, спасшего в 52-м поэта Бориса Слуцкого от расстрела, и знаменитого психиатра, выдававшего внештатным артистам справки о вялотекущей шизофрении, сбило с панталыку милицию и охранников. «Психбольного» скрипача профессор В. М. Думанис тут же взял на поруки. Адвокат Новицкий составил акт против ложных показаний задержанной девицы, а мой подвал в присутствии прокурора и участкового откупорили в тот же вечер.

Так очень эффектно закончилась операция по спасению подвала и Фрадкина, чуть не ставших моими смертельными врагами.

Сергей Иосифович Малец пилил мне мозги:

— Не сегодня так завтра тебя посадят, имей в виду. В тайге, понимаешь, наши ребята вкалывают на коммунизм, а ты спишь с бабами до полудня, профсоюзные взносы давно запущены и небось, валютный счет в швейцарском банке!

Мой подвал обложили плотнее.

«Иностранные подвалы», как выражался Зверев, постоянно курировали самозваные «искусствоведы», посредничая между ленивым на подъем артистом и потребителем с твердой валютой. У моих коллег по «дипарту» прочно закрепились Нина Стивенс, Виктор Луи, Андрей Амальрик, Татьяна Колодзей, Саша Глезер, Поль Торез, Ника Щербакова. С большим нетерпением я поджидал такого «искусствоведа» в гости, и он появился.

— Позвольте представиться, — ласково начал незнакомец в белом плаще и выпуклых очках, — потомок дворянских революционеров Виталий Антонович Ястржембский, большой любитель современной живописи. Нагрянул наобум и без предупреждения по адресу, который мне дал ваш коллега Лев Кропивницкий.

Я никак не предполагал, что мой «искусствовед» может быть потомком декабристов и походить на герцога Филиппа Эдинбургского, и со вздохом облегчения впустил его в подвал.

Любитель живописи В. А. Ястржембский появлялся раз в неделю и толково и образно рассказывал, что творится в Москве. Его ясные и полезные советы мне стали просто необходимы в быту, а кроме советов, он привел раз настоящего советского покупателя, мистика Лоллия Замойского, после изнурительной торговли купившего у меня картинку со знаками. За щедрое вознаграждение мой образованный фарцовщик взял на себя все мои бытовые хлопоты. В кратчайший срок он достал мне дефицитную пишущую машинку немецкого производства, отремонтировал туалет и продал кучку русских книг зарубежных изданий, запрещенных в Москве. Для меня было большим шоком, когда я узнал, что все свои заработки мой «дилер» просаживал на ипподроме, играя в тотализатор.