Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Нешуточный партизанский террор не затихал.

Моя связь с «натурщицей» Ольгой походила на мучительную пытку, захватившую и окружающих людей.

Виталий Антонович не избежал ее нахлобучки и, перед тем как войти, заглядывал в окно, изучая, там ли она. Наш главный нападающий «дипарта», Толя Зверев, трясся от страха, когда в подвал врывалась террористка, все поливая матом.

— Ишь, развалились, сволочи! А это что за шахна расселась в моем кресле? Заткнись, мудак, или я тебе паяльник на бок сверну!

Если ее самобытное красноречие пугало московских интеллигентов, как зайцы удиравших на улицу, то иностранцы от нее ловили настоящий кайф. Консул США Вильямс возил ее по кабакам «Золотого кольца России», с немцем Штайнером ее видели в Тиберде, на Рижском взморье она купалась со шведами.

Кто же она, Ольга Анатольевна Серебряная?

Дитя московских дворов, родилась в доме купца Корзинкина, зажатого парой Мещанских улиц, 1-й и 2-й, очень рано попала в сеть известной банды валютчиков (Ян Рокотов, Файбышенко, Батак), осужденных на смертную казнь указом 1961 года, пристрастилась пить, курить и легко жить одним днем, не думая, что будет завтра. Вводить такой персонаж в опасный, подпольный спектакль мне совсем не хотелось, однако судьба распорядилась иначе, и свирепая Ольга на целых пять лет застряла в моей жизни.

Такую роскошь, как телефон, имели не все подвальщики. Говорили, что поставить в Москве телефон сложнее, чем получить помещение. Я употреблял испытанное средство — записки в «бортовой журнал», висевший у меня на дверях. «Буду в полдень», «пошел к Акимычу», «улетел в Сочи», и в том же духе писались ответы: «Старик, приходи к Клыкову», «сижу у Крымского», «я в столовой напротив, А. З.».

В коммунальной квартире Ольги висел телефон, куда, по ее словам, звонили только ей. Чем не секретарша, подумал я.

Я решил подтянуть ее в эстетике, где она терялась, как в лесу, путая акмеистов с онанистами. В обществе она чисто ела, ловко орудуя вилкой и ножом, умела поддержать беседу, даже с прожженным Костакисом, и могла увлечь любое общество смешными анекдотами.

Перебравшись с Разгуляя на Сухаревку, Акимыч представил мне молодого сержанта милиции Колю Авдеева, охранявшего наш квартал. В разговоре я выяснил, что Коля страстный рыболов, как и Акимыч, и решил на этой страсти его подловить. Рыболовные снасти стали большой редкостью в нашей рыбной стране. Их доставали по блату, но сравнение со шведскими они не выдерживали. Как-то при встрече со шведом, купившим у меня картину, я попросил у него дефицитный товар, Столкнувшись с сержантом Колей в подворотне, я прижал его к стенке и намекнул, что у меня для него есть шведские крючки и моток лески. Он задрожал от волнения и сказал:

— Дай мне, не обижу!

Так сержант Авдеев стал потребителем иностранных рыболовных снастей и в какой-то степени моим подельником черного рынка.

Лиц, подобных сержанту, через пять лет ставшему майором, кормившихся вокруг доходных подвалов, было множество. Все вместе мы составляли банду уголовных преступников, разорявших страну.

У нас давно усвоили истину — от сумы и тюрьмы не зарекайся. Штраф и привод в милицию, арест за пьяный дебош не считались серьезным делом. Такие вещи проходили все граждане, как начальную школу.

Художников сажали редко. Расправа с искусством была плохо разработана Уголовным кодексом.

Через дорогу от меня жил акварелист Свет Афанасьев, изящный брюнет, писавший миниатюры с невероятными сюжетами: «Сон Нефертити», «Сиреневые боги», «Гробница фараона» и все в этом романтическом духе. Одаренный живописец особенно не нуждался в деньгах, но воровал от большой любви к профессии карманного вора. Он считал, что воровство освящено древними, как высшая профессия, как фокусник или картежник. Он добился фантастических успехов в бесшумной краже часов, браслетов, перстней, кошельков. В конце концов умный психиатр Думание признал его неизлечимым клептоманом и вместо тюрьмы запер в дурдом и заставил рисовать акварелью.

Виталий Антоныч, посетивший светелку Ольги Серебряной, предложил перекрасить ее в светлый, бежевый цвет и обновить обстановку.

Весной 1970-го в подвал спустился Джон Дорнберг с месячным щенком в подарок. Вручил его мне и спросил:

— А кто такой проходимец Абрамов?

Я охолпел. Речь шла о моем родном дяде, попавшем в переплет международных интриг.

Корреспондент «Ньюсвика» изучал докладную записку Александра Солженицына, составленную на заседании Союза рязанских писателей. Иван Абрамов упоминался там как «проходимец, два года управлявший союзом командным способом».

Что я мог сказать американцу? Как иностранцу рассказать Россию? Как объяснить годы голода и нужды, разорения и тюрем, когда шаг вправо или влево — расстрел. Опередил или отстал — тоже смерть. Как объяснить жизнь, где движение запрещено, а в благополучной середине давка за место.

Да, такое надо пережить своей шкурой.

Я полистал машинописные листки «изложения» от 4 ноября 1969 года. Сомнений быть не могло.

«Два года командовал рязанскими писателями и вешал на них политические ярлыки».

— Проходимец Абрамов — мой родной дядя, — сказал я Дорнбергу, пыхтевшему трубкой.

— Это невероятно! Расскажи мне подробнее об этом человеке.

В свои жизненные тайны Абрамов никого не посвящал, и задавать идиотские вопросы никто не решался, кроме меня, игравшего шизофреника.

— Какой-то Евгений Маркин катит на тебя бочки, — сказал я ему при встрече в Рязани.

«Проходимец» Абрамов умеет прощать слабакам.

— Полное говно этот Маркин, стихоплет и подонок, да и ваш Исаич не лучше!

Создается впечатление, что «Союз рязанских писателей» — секта единомышленников, и вот однажды на них свалился никому не известный «проходимец» и стал командовать, драть членские взносы и вешать ярлыки.

Побойтесь Бога, господа рязанцы, а где был ваш политрук? Неужели рыбачил на Оке, когда влез проходимец Абрамов?

Хоровод юродства!

За девять лет Рязань подновили. Кремль, в мой первый заезд (1960) еще заросший бурьяном, починили и подкрасили. Сверкали купола церквей. Мода на русские древности докатилась и сюда. Рязань принимала иностранных туристов.

Дядя Иван Абрамов жил в кирпичном доме, на четвертом этаже, в квартире с современным комфортом. У него была платная должность. Он руководил «Союзом рязанских писателей» в количестве пятнадцати человек, среди которых числился известный А. И. Солженицын — южанин с размытым прошлым. Солженицын любит покрасоваться на свету. От него идет театральный маскарад: шотландская борода с бритой губой, раскатистый смешок, тяга к спектаклю и «укрывищу».