Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

А какой красивый мухомор рос на бугре и «звуки нежные» в ручье проточной воды плескались!

Однажды я получил письмо.

«Ув. т. Воробьев. Дом деревянный рубленый крыт железом. Передняя часть 27 кв. м. И задняя 18 кв. м. Отопление водяное. Участок 20 соток без леса и луговины. Газ и водопровод на улице. Добираться с Курского вокзала по Горьковской ж. д. на поездах Петушки, Крутое, до остановки 85 км. Далее автобусом до Дулево остановка Дулевский з-д далее по ходу автобуса за магазин налево к лесу ул. 1905 г. 2 пр. дом 19 минут десять ходьбы».

Сорок два метра! Водяное отопление! Газ на улице!

На сей раз в деревню Дулево я поехал с прокурором Мальцом на казенной «Волге».

В Дулево ждал сюрприз, не обозначенный в письме. Сразу за калиткой возвышался известный завод с классической кирпичной трубой, пыхтевшей черным, вонючим дымом. Мы прошлись вдоль забора, философически осмотрели индустриальный пейзаж и, не заходя в дом, вернулись в Москву.

В 1971-м мой земляк и коллега Вовка Серебряный пригласил к себе в брянскую деревню. Южной части Брянщины я совсем не знал и сразу согласился. Пятьсот километров меня не пугали. Другой пейзаж, иные лица. Я шел туда пешком. Ольгах согласилась бродяжничать со мною. Мы продвигались не спеша и зигзагами, ночуя где придется и осматривая исторические развалины.

Советские краеведы стыдливо называют сознательное разрушение древних городов и монастырей «неумолимым бегом времени», но доломать окончательно старое и построить «центры социалистического типа» властям не удается. Когда смотришь на непомерной толщины стены города Боровска со знаменитым монастырем святого Пафнутия, то видишь, что красоту убить невозможно. Конечно, от таких «мелочей», как гробница боярыни Морозовой, нет никаких воспоминаний, фрески знаменитого Дионисия смыты и замазаны известкой, иконостасы ободраны, иконы сожжены.

По дороге из Боровска к Полотняному Заводу попадается множество церквей, заросших сорняком, в дырах и трещинах, от вида которых хочется рыдать. От огромного дома богачей Гончаровых, освященного именами Натальи Николаевны и Александра Сергеевича Пушкина (1830–1833) остался всего лишь фундамент, регулярный парк истерзан порубками, пруд сгнил и засох. В соседней деревне Гремячево на Оке, на пяти купольном соборе сбиты все пять глав с крестами, и лишь один не упал, а согнулся в поклоне.

На литографии какого-то Бореля (1840) изображен монастырь Оптина пустынь, обнесенный каменной оградой в виде шестиугольника. Вокруг опрятные скиты, гостиницы, мосты и парки. Здесь молились знаменитые на всю Россию святые «старцы», лечившие русскую культуру от безбожия, а народ от болезней.

Из районного Козельска мы шли в монастырь пешком, как в свое время Лев Толстой, Достоевский и Гоголь, в сильно избитых кедах. Машинно-тракторная станция какого-то колхоза и оказалась Оптиной пустынью.

Где же могилы знаменитых старцев? Где братья Киреевские?

Монастырь так изуродовали, что он походил на город после усиленной бомбежки. На черном бревне сидела пара механизаторов, смоливших вонючий табак, вместо Толстого и Достоевского.

Я вышел из пионерского возраста и не походил на краеведа, но пятисоткилометровый зигзаг обошелся без арестов и задержек бдительными властями.

Были электрички, товарняки, попутки, пешие и конные переходы, ночевки у костра и рыбалка в безымянных речках.

В деревянный Новозыбков — столица брянских староверов (1707) — мы прилетели на кукурузнике прямиком из Брянска. Пригородная деревня Перевоз, где жил мой приятель, располагалась в десяти верстах от города, но попасть туда было не так просто. Надо было дождаться вечернего поезда «Брянск — Гомель», выпрыгнуть на полустанке «И путь» и болотом идти в деревню. Расположенная на крутом берегу светлой Ипути, деревня сохранила свой древний силуэт в неприкосновенности. Серебряный уступил нам одну половину большого дома, и мы славно зажили. Наши женщины не дрались, а мирно собирали грибы. С местным рыболовом мы бреднем ловили рыбу, купались в речке, парились в бане и рисовали. Я влюбился в деревню и ее приветливых жителей. Бригадир Белашев, возивший нас на мотоцикле, помог найти пустующую избу с баней. И в то же лето я купил ее с лодкой и причалом.

Настоящие хлопоты с гнездом начались во второй заезд. Я решил расширить помещение ввысь, надстроив светлый «фонарь» для мастерской. Архитектор готов был строить, но местная власть, расположенная на станции Ипуть, отказала в перестройке, ссылаясь на то, что деревня потеряет свой исторический силуэт. Два года я пытался подъехать к председателю колхоза «Ипуть», но затея с «фонарем» так и не прошла. Позднее бригадир Белашев шепнул мне, что председатель подозревал меня в строительстве доходного дома! Я запер избу на висячий замок и покинул ее навсегда. В 1986 году вся деревня Перевоз попала под ядовитый ливень Чернобыля и погибла навечно.

В начале октября 1971-го я зашел к Холину. Он мне сказал, что 30 сентября, в четверг, Мишка Гробман с Иркой, сыном Яшкой и дочкой Златкой улетели в Израиль.

Культура в России — упрощенный вид спорта. Художник и поэт Гробман задыхался в Текстильщиках коммунизма, антисемитизма и революционного барака. Он первым упаковал потрепанный чемодан с семьей и легальным путем, с позволения власть имущих пролетариев, вылетел на «историческую родину».

За Гробманом, как за Петром Первым, прорубившим окошко в Европу, потянулись социально близкие тунеядцы, евреи, поэты, танцоры и шахматисты.

Семейное тепло согревало Мишку Гробмана. Человек без профессии, он многим рисковал, отправляясь на Запад. Но у него была благородная цель — жить и работать среди своих, там, где тебя не будет тыкать жидом «великий русский народ».

Гробман черной ваксой рисовал натюрморты и сочинял стихи мистической интонации: «И лунный свет стучит в оконное стекло…»

Среди барахольщиков Москвы он занимал очень видное место. За годы упорного обмена и безжалостной торговли на износ противника он собрал внушительную коллекцию нелегальных рисунков, сотни редких книг, тысячи икон и грамофонных дисков. Сокровища размещались в кривой дыре с ветхим балконом.

Игорь Холин успел сменить одну «вселенную» на другую. Я его обнаружил в однокомнатном кооперативном логове в Кузьминках.

Важная деталь: у Холина жил негр. Доходный квартирант. Африканский демократ с твердой валютой. Негр занимал главную жилплощадь с видом на дикий лес, а хозяин спал на кухне, под газовой плитой. Зачем знаменитый поэт сдавал единственную комнату негру, показало время. Прямая связь с мировым рынком сбыта шла через чернокожего демократа.

Над газовой плитой я увидел обширный, шитый парчой и золотом фигуративный ковер с названием «Положение во гроб». Церковное украшение в келье свободомыслящего поэта меня удивило.