Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

И — «стыдно быть советским»!

Где-то в «укрывище» Солженицын собирал отрывочные и малодостоверные сведения о Брянской Народной республике.

«Процветающая область с двумя миллионами населения» (Архипелаг ГУЛАГ. Париж. 1973).

Брянскому сапожнику Ивану Абрамову лучше знать, процветали мы или гнили.

Территория «республики» — это лишенный средств существования уезд, гнилой и болотный, с вечной нехваткой хлеба, и никаких архитектурных излишеств и красот. Русская Народно-освободительная армия (неполная дивизия Брони Каминского) была наскоро сведена из пленных калмыков и чувашей, за месяцы лагерей потерявших человеческий облик. Эта «дивизия» порола, вешала и жгла белорусов и поляков с такой невиданной жестокостью, что видавшие виды немецкие руководители вынуждены были расстрелять комдива Каминского за превышение полномочий.

Не только лейтенант Глотов — «отрицательный персонаж» военного романа И. В. Абрамова «Оборона» (1966), а вся моя родня так или иначе оказались причастны к кровавой мясорубке оккупационного режима. Решительно все обитатели «процветающей области» советской властью были объявлены врагами народа, изменниками родины.

Строгое подчинение военному бараку с поражением в правах.

Брянские дебри спасти не удалось. Размах немецкой работы был таким напористым, что за две зимы, с 1941-го на 1943 год, ранее непроходимые леса левобережья Десны светились как решето от Брянска до Севска на сотни с лишним верст. Аборигенам и унтерменшам оставались пни и липовый сорняк для лаптей.

Вот, окаянный Запад!

Дядю Ваню я не видел семь лет. Из Брянска он убежал в Воронеж, оттуда в Среднюю Азию. Я воображал, что это дикие горы с макушками белого снега, плодородные долины, где киргизы пасут огромные табуны, банды бродячих басмачей в живописных лохмотьях и старый акын у кочевого костра, а на самом деле дядя жил в казенном доме без единого признака местного колорита и сидел за столом журнала «Подъем», редактируя корявую прозу национальных меньшинств.

В Рязани мы вышли «на люди». Дядя Ваня одевался в темно-синюю, двубортную пару, сшитую на заказ, тщательно чистил прочные, кожаные туфли, натягивал крахмальную, обязательно белую сорочку, тщательно, с помощью жены, повязывал шелковый галстук, глядя на свое отражение в зеркало платяного шкафа, потом пригонял темную шляпу, чуть скосив ее на бок, в правую руку брал расписной костыль, кажется, единственное произведение искусства, купленное в Ялте, слева вешал на руку жену и шел прямо и не спеша, чтобы зеваки не замечали, что вместо ноги он тащит тяжелый протез, и выглядел пожилым мужчиной без единого изъяна в духе и теле. Он не позволял себе такого легкомыслия, как пиджак в полоску, чтобы не походить на пугало, и осмотру рязанской старины предпочитал прогулку по людному бульвару с облезлыми лавками.

Образ жизни дяди-проходимца восходил в такую глубину русского домостроя, когда каждая мелочь быта имела не декоративное, а духовное содержание, так что весь мой «эпатаж», в общем-то органически росший изнутри, выглядел жалким и ничтожным щелкопером, вызывающе прыгавшим на виду почтенных людей.

Ораву молодых писателей, всплывших на волне «оттепели» и бушевавших в столичных кафе, он считал неисправимыми прощелыгами и провокаторами. Правда, он ценил рассказы Юрия Казакова, но всегда с поправкой — «а все-таки это несерьезная лабуда!».

Артель Ястржембского постаралась. Они выкрасили комнату О. С. в легкий бежевый колор. Появился круглый обеденный стол, широкий, сборный диван, платяной шкаф, и на стену повесили старинной работы портрет дворянина в черном фраке с красным орденом в петлице.

— Он похож на тебя как две капли воды, — сказал я довольной ремонтом Ольге.

В начале шестидесятых власть разрешила кооперативное строительство. За свой счет можно было приобрести одно-, двух-, трехкомнатную квартирку с отдельной кухней и горячей водой. После десяти лет московской «прописки», то есть к осени 75-го, я имел формальное право на такой кооператив, но думать о персональном жилье я начал гораздо раньше, как только появились лишние деньги.

Летом 1970-го мой ученик Лешка Паустовский дал совет не снимать сарай в Тарусе, а купить поповский дом в селе Ильи некое. С представительным В. А. Ястржембским я поехал туда на разведку и был сразу очарован красотой местности и самим старинным домом с высокой террасой и деревянными колоннами.

Вот оно, гнездо моей мечты!

Почерневшие от времени, благородного цвета бревна, четыре колонны с портиком, мезонин, шесть окон на две половины, железная крыша, древний клен под окнами. За одичавшим садом плескалась речка, где постоянно ловилась рыба. За рощей соломенные крыши деревни. Солнечные блики повсюду, запах сирени. Безупречный деревенский рай!

Ключи от дома держал мужик, работавший на тарусской почте. Под свою ответственность он сдал мне дом на три выходных дня. Весь солнечный день мы слонялись по окрестности, посидели у омута, воспетого писателем Паустовским, выпили с почтарем бутылку водки с килькой и завалились спать на полу поповского рая. В середине ночи ударил гром, и с потолка потекло как из ведра. В темноте я расставил пустые бутылки и ржавое ведро, но наводнение утихло лишь к утру.

Днем я обнаружил, что в деревне нет колодца с питьевой водой, и почтарь спускается к речке с ведрами. Мы тоже поплелись к речке, почистили зубы и поплескались в воде. Такая ежедневная гимнастика мне показалась не очень забавной для домовладельца. Продовольственный ларек, кормивший деревню в былые времена, был навечно заколочен. Двум старухам, жившим в деревне, хлеб привозил на мотоцикле наш знакомый почтарь, наверное раз в неделю. Чтобы купить буханку свежего хлеба и бутылку водки, мы месили грязь до калужского большака, потом дожидались автобуса, ходившего два раза в день из Тарусы в Калугу. Такое продовольственное путешествие не располагало к продуктивному творчеству.

Не только поповский рай, но и вся округа нуждалась в дорогостоящем, капитальном ремонте.

Возвратившись в Москву, я отказался от Ильинского и нашел под Москвой сарайчике прочной крышей, с водой и хлебом по соседству.

По объявлению в газете я встретился с владельцем большого дома под Богородском, с садом и ключевой водой. Мы договорились о цене, причем хозяин пошел на уступку. Я поехал в райсовет, где отмени потребовали обязательной «прописки» в этом месте, а на такой риск пойти я не смел.