Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

— А на жгучу крапиву мороз бывает.

— У него кто-то в волости: защитит небось.

— Бабьи басни. Дурак их любит. Если и есть кто в волости, то пикнуть не посмеет.

— А почто?

— А солнца рукавицей не заслонишь. Власть-то теперь наша, а не ихняя. Власть-то за нас.

— А что же раньше-то эту крапиву не изводили?

— Не было время, а ныне пора, — уверенно говорит Егор Житов. — Да и сам Степан Фалалеев это нынче нутром чувствует. Видел я его на днях, даже разговор состоялся. Чует он, что беда надвигается.

— А по закону ли это будет, по совести ли?

— Но закону и по совести кулаков изводить надо. Понял?

— Да какой же Степан Фалалеев кулак?

— Конечно, кулак, потому что чужим трудом живет.

— Да как же, — не унимается отец, — Степа Миколин — и чужим трудом живет? Да он такой же трудящий, как мы. Да он работает больше всех. Мужик сильный и справный и своих не жалеет — ни бабу, ни ребят. Все в деревне уже давно дома, а он еще спину гнет в поле.

— А может один мужик честным трудом дом каменный заработать?

— Дак ведь кто бежит, тот и догоняет. Вот Абрам Нелюбин и Митроша Косой никогда не построят, а Алеша-зять того и гляди. Уже крышу железом покрыл. Да и ты, Егор Селиверстович, если бы в деревне жил, то не хуже Степана построился бы. Такой мужик, как Степан, завсе нужен — и при царе, и при советской власти. Он за полдеревни хлеба государству сдает.

— Ну, во-первых, — говорит Егор, — потому его пока власть наша терпит, что хлеб нужен. А во-вторых, вот ты, Егор Ефимович, почему никак не разбогатеешь?

— Так ведь сам не пойму. Может, совесть не позволяет.

— Ну вот, значит, Степан-то не по совести живет?

— Ясно.

— Так вот его и надо, мироеда, выслать, чтобы он нам не мешал.

— Да, без него будет легче объединиться.

— Вот это-то я и хотел от тебя услышать. А теперь давай-ко подумаем, надолго ли твоей совести хватит?

— Как так?

— А вот так. Ты сейчас честный мужик, и совестливый, и жалостливый, и готов подсобить всем, кто в нужде. Потому что сам кое-как концы с концами сводишь. А вот вырастет у тебя телушка, ты уже будешь с коровой, а потом у телушки своя телушка будет. У тебя уже две коровы — тебе на такую семью одной-то мало будет. А даст бог, урожай будет хороший, вот ты хлеб-то попридержишь, да весной выгодно продашь в Большом Перелазе, да лошадь купишь. Вот у тебя и две лошади. Вот ты и разбогател. А еще дом бы надо построить новый. А тут Гаврил Заяц, Митроша Косой, Абрам Нелюбин весной в ноги кланяются: «Егор Ефимович, — говорят, — выручи, сеять нечем. Осенью вдвойне отдадим или отработаем». — «Дак что, — говоришь, — можно и выручить. Нечто я без совести совсем? Мне ведь мужика, моего соседа, тоже, поди, жалко». Вот ты и стал как Степан Фалалеев, в кулака превратился, и чем богаче, тем хуже делаешься. Да ты уже и сейчас Митрошу Косого за человека не считаешь, поди?

— Дак рази он человек? — прерывает Егора отец. — Его ведь человеком-то и назвать нельзя. Он пропойца и тунеядец.

— Ну, вот видишь, — ловит его Егор, — в тебе этот Степан Фалалеев-то уже сидит. А чтобы никто у нас кулаком не стал и все жили хорошо, вот для этого и нужно создать коммуну. Сначала организуем у нас, в Малом Перелазе, окрепнем, а потом с Большим Перелазом сольемся. Одну коммуну создадим. Жить в село переедем.

Отец сидит и курит, а Егор смотрит на него, изучает и оценивает.

— Ну ты, Егор Селиверстович, — наконец произносит отец, — и ловко колокола льешь. Ну и ну! Откуда что!

— Погоди, поймешь и согласишься со мной. Пока в тебе два мужика живут: бедняк Гаврил Заяц и кулак Степан Фалалеев.

— Да где они там сидят?

— Внутри, в сознании твоем крестьянском. И не только в тебе — во всех мужиках.

— Да как же так?

— А вот так. Вот ты ненавидишь Степана Фалалеева.

— А кто его любит, мироеда?

— И все ненавидят, верно. А в то же время сам хочешь, ну если не хочешь, то мечтаешь таким же стать. Вот ведь в чем тут дело-то, если откровенно говорить. Возьми Алешу-зятя. Он как разбогател немного, так на Степана Фалалеева похож стал. А возьми Васю Живодера. Да он убьет кого угодно, отца зарежет родного, а дом каменный построит. Вот что, а ведь в гражданскую воевал и таких, как Степан, стрелял, поди? А бедняк трудящийся сидит в тебе от рождения твоего. Совесть-то твоя от него идет, от того, кто хлеб свой зарабатывал в поте лица своего. Мы объединимся, все будет общее, помогать будем дружка дружке. Машины приобретем. Детей учить будем. Не будем учить, так и они ничего хорошего не увидят.

Когда я услышал, что Егор Житов с отцом в Большой Перелаз переезжать собираются, сердце у меня учащенно забилось. Давно уже Большой Перелаз — центр уезда и волости — был главным предметом моих вожделений. Я спрыгнул с полатей по ступенькам, встал перед ними и начал просить:

— Поедем в Большой Перелаз! Ну поедем!

И желание это было настолько велико, что я забыл осторожность, за что получил от отца подзатыльник. Отец сделал это привычно, машинально, ни слова не говоря. Мне не оставалось ничего, как быстро влезть на полати и высунуть через перила голову, чтобы слышать все, о чем они ведут разговор.

Отец молчит. Егор Житов продолжает долбить:

— Конечно, по правде сказать, нелегко будет. Мужики бедные, не у каждого лошадь и корова. У кого-то есть, а у кого нет. Вот уже и вопрос. Я лошадь сдал, а ты нет. У меня корова была ведерница, а у тебя переходница. А это все должно стать не твоим или моим, а нашим, общим, коммунарским. Один любит работать, а другой нет, ему бы только пить. А работать все должны. А как заставить? А как добиться, чтобы все поняли, что работают на себя, а не на Егора Житова или Егора Перелазова? Вот начнем вместе жить, а вдруг в первое время хуже станет: хлеба не будет, молока и мяса не будет? А как тогда баб убедить, что коммуна лучше, чем единоличное хозяйство? А мужик-то как Фома неверующий: ты ему покажи, чтобы он сам убедился в подтверждение слов твоих о коммуне, где будет лучше. Вот около губернского города мужики огнестойкое товарищество организовали в одной деревне. Кирпичный завод построили. Начали кирпич делать. Кулаки да торгаши из соседних деревень и из города кирпич-то за мое здоровье покупали у этого огнестойкого товарищества. А когда это товарищество начало доходы делить, так рассчитаться не могли. Кругом недовольные. Так ведь взяли да все вырученные деньги в праздник и пропили. И все товарищество распалось. А разве мысль-то плохая была? Но мы, я мечтаю, сделаем так. Сначала выберем в поле место для коммуны. Построим там скотный двор, конюшню, свинарник и овчарню. Потом кухню и столовую. Потом дом для всех, как в городе, и баню, и чтобы все было новое и хорошее. Посмотришь — так сердце забьется. Баб и ребят хорошо оденем. А мужиков от вина отучим. И не будет у нас ни богатых, ни бедных. Детей будем учить. Сколько хочет, столько пусть и учится. И на кого хочет. И будут у нас учителя, землемеры и инженеры свои.