Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

На следующий день Егор Житов пришел к нам.

— Что, — спросил он громко с порога, — у вас уже живут или спят еще?

Отец встал и, спустившись с полатей, поздоровался с Егором. Сели. Разговор начался, конечно, с того, что Егор овдовел.

— Обезбабел я, — сказал он.

И мы все вспомнили Ефросинью, умершую жену Егора.

Баба Шуня, мать Ефросиньи, была против того, чтобы дочь выходила за Егора Житова замуж, и после ее смерти часто вспоминала об этом:

— Не послушала, вишь. Может, еще и сейчас жила бы, если бы за этого дьявола не вышла.

И в самом деле, брак был несчастливый. После того как Ефросинья родила Лену, у нее почему-то начали выпадать зубы, полезли волосы и ресницы. А куда баба без волос годится! Лицом стала как земля, потускнели глаза.

— За что? За какие грехи перст божий покарал ее? — спрашивала неизвестно кого баба Шуня.

Ефросинья за три года замужества превратилась в старуху.

— Безбожник он, — объясняла баба Шуня, имея в виду Егора Житова.

Когда Ефросинья умерла, баба Шуня взяла к себе маленькую Лену, а Егор Житов уехал в город и с тех пор не появлялся.

И вот он снова в своей деревне. Сидит у нас, вспоминает об Ефросинье.

Закурили. Отец попытался было пошутить и тем утешить Егора:

— Ниче, Егор Селиверстович, бог бабу отымет, так девку даст.

— Дочь жалко — вот ведь что главное, сказал Егор.

— Несчастная она, — начала причитать бабка Парашкева. — Сиротой-то баско ли?

— Но уж больно девка-то хороша, — сказала мама. — Лбом вся в отца, а лицом будто мать.

Лена, дочь Егора Житова, действительно лбом походила на отца. Очень выпуклый и узкий в висках, он говорил, что девочка будет умной. Черные пламенные глаза, как у матери, выражали постоянный страх. Лицо было желтое, больное и у каждого вызывало жалость.

— Конечно, ты, Егор Селиверстович, бабу-то выбрал бы не только для себя, но и для дочери, — сказала мама.

— Ах, Серафима, не говори, — ответил Егор Житов. — Была у меня одна в городе. Картинка. Идешь с ней, так будто на крыльях летишь. Сколько народу ни пройдет, каждый поглядит. А когда я ей о дочери рассказал, так она хвост трубой. «Я, — говорит, — своих не хочу заиметь, а тут еще с чужой возиться».

— Нет, куда экую в деревню, она небось и работать-то у нас не захочет.

— Куда работать! Ее в поле бичом не выгонишь.

— А тебе уж не терпится, — сказала бабка Парашкева.

— Да нет, — ответил Егор, — терпенья у меня хватит. Но тут загвоздка-то вот в чем. Привык я к городским-то. Они и нарядиться, и поговорить умеют. А нашу-то, деревенскую, наперед всю знаешь.

Потом, через пять лет, когда в коммуну, которую организовал Егор Житов в деревне Малый Перелаз, приедут девочки из детдома, он женится на одной из них и проживет с городской до самой смерти.

Когда бабка Парашкева принесла бражки и отец с Егором Житовым выпили по ковшу, он добавлять не позволил, а спросил отца:

— Ну, Егор Ефимович, как живем? Давно я тебя не видел.

— Живем всяковски, — ответил отец.

— Ну а все-таки?

— Если по правде, не в гору живется, а под гору.

— Да ну? — удивился Егор, — Неужели хуже, чем при царе?

— Дак ведь что! Царя-то мы не видели. Что он нам? А сейчас и революция была, и партейные обещали молочные реки, кисельные берега. А все так же: из кишок лезем, а из нужды не выйдем. И никто не знает, что делать и как жить дальше.

Егор слушал внимательно и серьезно сказал:

— А жить надо по-другому.

— Дак ведь как по-другому-то? Вишь, нэп-то каков. Будто снова царь в Петроград возвернулся. Вон Степан Фалалеев дом каменный поставил. У нас, в Малом Перелазе, еще никто вовек каменного-то дома не строил. Да и Вася Живодер строить собирается.

— А ты разве не слышал, что нэп прикрывают? Опоздал Степан Николаевич со своим каменным домом. Хватит, говорят. Не пойдет дальше по нэпу. Понял? Дуй, не дуй, не к рождеству пошло, а к великодню. Стуже-то каюк скоро. Прощай, вьюга, весна на носу.

Посидели молча, покурили. Мама вышла.

— Говорят, в городе сейчас хорошо живут, — сказал отец.

— Да, в городе новая жизнь строится, — подтвердил Егор Житов. — А здесь все как в болоте, ни взад, ни вперед. Восемь лет прошло, а как будто революция-то мимо нас прошла. Будто о ней в Малом Перелазе и не слышали.

— А сам-то ты, Егор Селиверстович, зачем к нам приехал, коли там лучше?

— А ты про Ленина слышал? — вдруг будто ни с того ни с сего спросил Егор.

— Слышал. Ну и что?

Егор Житов даже присвистнул.

— Ох и темный ты, Егор Ефимович.

— А ты-то откуда его знаешь? — спросил отец. — Что, ты его видел рази?

— Лично не видел, а люди хорошие говорили. Вот я наслушался их и приехал домой. Деревню надо к коммунизму поворачивать.

— Непонятно мне, — сказал отец. — На какой конец ты это делаешь?

Отца озадачило поведение Егора Житова. Будто в городе живет хорошо, а в деревню приехал. Вот отец и разглядывает Егора Житова, и верит ему, и сомнения берут. Какого конца он ищет, чего ждет, какую цель ставит? Для чего ведет эти разговоры? К чему других подбивает? Какова его главная цель? Мужик он, видно, умный, а каковы его истинные намерения, не скрывает ли чего? Короче говоря, каков его предмет?

А Егор Житов заходит издалека:

— Вот ты подумай, Егор Ефимович. Народ у нас темный, забитый и голодный. Нищий и несчастный край. Земля плохая, урожаи низкие. И никакого просвета не видно. Вот я и подумал: да что, мы хуже всех, что ли? За что народу такая судьба? Даже революция сюда через полгода пришла, на лошадях везли. И что же? Ничего не изменилось. Все так же. Народ даже понять не может, что живет в нужде, в грязи, в темноте, не по-человечески, и не хочет выйти из этой ямы, не делает ничего, чтобы выбраться из грязи и осветить себе жизнь. Мужик голодает, и дети у него мрут, а он думает не о том, чтобы жизнь изменить. У него мечта взаймы взять и хоть раз в году наесться. А ведь у него должно быть желание жизнь изменить. Мечта о человеческой жизни.

— Так что же Ленин-то твой? — спрашивает отец.

— А что? Объединяться надо, говорит. Совместно надо. Коммуну будем организовывать.

— Что?

— Ну, коммуну. Не слышал никогда, что ли?

— Нет.

— Вот все объединимся, съедемся в одно место, лошадей и коров вместе сведем, и плуги, и бороны, и землю всю, чтобы никаких межей не было. И работать будем вместе. Все заодно.

— Все-все? — спрашивает отец. — И Степан Фалалеев, и Вася Живодер?

— Ну, насчет Степана Фалалеева подумаем. Мы его вышлем, чтобы не мешал.

— А как ты его вышлешь и куда?

— И ты, видно, его боишься?

— Я-то не боюсь, да что я один сделаю, ведь страшно за такого-то браться.

— Конечно, — соглашается Егор Житов, — одному против него сунься-ко. Вместе надо.

— Уж я-то знаю, — говорит отец, — жгуч больно.