Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

Приходил Вася Живодер, вытаскивал колоду карт, садился на пол, на солому, давал снять, сдавал и вскрывал козыря. Никто не знал, что связывает нашего отца с Васей Живодером. Отца все уважали и побаивались. Мужик он был здоровый и сильный, характером крут и своенравен и ни перед кем не заискивал. Вася Живодер со своим прозвищем никогда не расставался. Многие в деревне даже не знали его настоящую фамилию. Так всегда Живодер и Живодер. Одни его ненавидели, другие презирали. Он мог запросто обмануть и украсть, любил исподтишка поиздеваться над человеком, власть свою показать, нагадить, если можно, ни за что ни про что. Потом уже где-то я прочитал, что людей связывают не столько добродетели, сколько пороки. Но у отца с Васей Живодером даже пороков одинаковых не было.

Так вот Вася Живодер каждое утро приходил к нам, рассаживался на полу как дома, вытаскивал карты и готовил их к игре. Карты делались из грубой плотной бумаги. Листки склеивались по два мучным клейстером, чтобы были твердые. Потом из картошки вырезали изображения знаков, намазывали их чернилами и наносили на листки. Самодельные карты были толстые, рыхлые и растрепанные, но играть было можно.

Мужики рассаживаются вокруг. При этом всегда находится кто-нибудь, чтобы подлизаться к бабушке, которая со своим неукротимым нравом могла и веником выпроводить из дому непрошеного гостя.

— Уж больно у вас в доме, бабка Парашкева, играть хорошо. У одних холодно, у других жарко, а у вас в самый раз, — говорили ей обычно.

Та хотя принципиальных возражений против подобного рода сборищ и не высказывала никогда, но ворчала:

— С вами, с картежниками, в избе больно тесно стало, не повернешься. С утра козыряют, сесть некуда. Избу внаем отдаем, сами на полатях живем.

Играют сначала в дурачка. Каждый старается сопроводить ход, замысел, ситуацию игры какой-нибудь шуткой. К примеру, кто-то во время игры вздумает проверить чужой ход — сразу же это вызывает реплику:

— Блудливая свекровь и снохе не верит.

Услышав такую шутку, бабка Парашкева обижается: думает, что про нее говорят.

Я иногда, когда не холодно, в самом начале игры слезаю с полатей и засматриваю кому-нибудь в карты. Кто-то щелкает меня по носу и приговаривает:

— Ну что, получил? Прогнали Варвару из чужого амбару?

Я, конечно, моментально оказываюсь на полатях. Потом начинают в дурачка на щелчки играть. Разогреваются, готовят себя к большой игре — в очко. Ходят, бьют, кроют. Потом щелкают друг друга по носу. Кто хохочет, а у кого слезы из глаз или кровь из носа.

Но вот и очко началось. Тут не подходи. Мы уже с полатей боимся слезть. Правду говорят: то не игра, что взаправду пошла. Игра становится нервной. Веселья уже нет, его заменяет азарт. Ставки медленно, но неудержимо возрастают. Сначала на медяки, потом на бумажные рубли, затем на носильные вещи (тяжелко́, азям, тулуп), доходят до орудий труда (хомут, седелко, вожжи, чересседельник, телега, которую зимой не жалко, сани).

Кто-то, проигрывая, хочет выйти из игры, но его уговаривают, силой удерживают, а иногда и запугивают, угрожают, что играть больше не посадят. Кто-то начинает хитрить и обманывать, его бьют по рукам, кулак к носу подносят. Разгорается ссора, но до драки не доходит, потому что все пока трезвые.

Я не помню случая, чтобы в обмане уличили отца, потому что он был выше обмана, — никто и подумать не мог, что он будет передергивать, подглядывать или мухлевать. Не такой он был человек. Никогда в обмане не обвиняли и Васю Живодера, хотя все знали, что он на руку нечист и без обмана дня не может прожить, — боялись, что без него игра распадется.

Так и играют часами, не вставая, если только кто выскочит на минутку во двор. Играют не торопясь. Каждый держит карты так, чтобы никто подглядеть не смог. Каждый долго что-то про себя рассчитывает, в своем умишке прикидывает, но карту на стол кладет соответственно своему характеру и темпераменту: один бурно, с шумом, так что, смотришь, карты разлетаются врассыпную; другой тихо и робко, а третий так будто и воровски. А между ходами каждый карты свои перекладывает — мозгует, видно, что-то, пытается незаметно подглядеть, что у соседа, изучает по поведению и лицу, у кого что. Нет-нет да и скажет кто-нибудь что-то глубокомысленно или шутливо, хотя видно, что всем не до шуток: проигрывать кому хочется? Тонкая психология. И следить за ней сверху, с высоты полатей, доставляет нам огромное удовольствие, мы переживаем то страх, то трепет ожидания, то радость — в зависимости от того, как у кого из мужиков игра идет.

Но любая игра расчетом красна. Наконец приходит и у них этот расчет. Если кто-то проигрывает и не платит, его заставляют раскошелиться. Не буду описывать, как это делалось. Никакого удовольствия такое дело даже нам, наблюдающим сверху, не доставляло. Кроме страха, никаких иных переживаний мы при этом не испытывали. Разве приятно смотреть, как с мужика свои же люди сдирают пиджак, рубаху или посылают, чтобы он притащил из дома хомут и он приносит?

К Авдотье-Мишихе за самогоном посылают обычно того, кто проигрывается вчистую. Ждут его всегда с нетерпением. Известно, что карты хмель любят: они вину братья. Поэтому картежная игра всегда завершается пьяной потехой.

Когда посыльный возвращается от Авдотьи-Мишихи уже заметно навеселе, его встречают и с облегчением, и с укором.

— Ты че так долго ходил? — спрашивают недовольные мужики.

— Да ведь недогон был у Авдотьи-то, — оправдывается тот. Он, конечно, обманывает, но врет складно, поэтому все верят. — Че я вам первый выгон принесу? Не свиньям беру. Я попробовал самую малость. Смотрю, мутный и вонючий больно. Нечто такую отраву пить можно? «Нет, — говорю я Авдотье, — давай ее обратно в чан, проклятую. Еще-раз перегони, — говорю, — иначе не возьму. Трудовые, не краденые, платим». Заставил перегнать, хоть она и упиралась. «Не буду, — говорит, — и так слопаете, не подохнете. Не такую пьют». Зато сейчас, как зеркальце, светленькая, да чистенькая, да сладенькая.

— Да, всему свое время, — поддерживают его вранье мужики. — И самогонку не всяку пить хотца.

Начинается пир. И в самом начале его — душевный подъем, восторги и восклицания кругом.

Известно, что вино пляске брат. Сначала плясали. Тут уж пошла изба по горнице, сени по полатям — сплошная гульба. И незаметно хмельное веселье переходит в безобразную попойку. Пошел черт по бочкам. Пирушка шумит, пляшет и поет:

Идет бражничанье — пьют хмельной напиток, гуляют мужики, пропивают, что трудом и по́том все лето приобретали.

Отяжелев и устав, усаживаются кто за стол, кто на пол, разбиваются по двое, по трое и беседуют. Говорят и говорят — вино язык развязывает, потому и говорят, наговориться не могут, и какое-то время чувствуют друг к другу ту дружескую приязнь, которую самогон добывает из самого нутра. Говорят, хлопают друг друга по спине, обнимаются и целуются. И опять пьют и целуются. Но вот уже кто-то сваливается, совершенно осоловев и не выдержав нагрузки на голову и живот. Другие же, достигнув апогея опьянения, все еще ходят и целуют всех без разбора, а третьи хмуро взглядывают на каждого, усиленно пытаясь сообразить, почему им так плохо, тяжело и невесело и кто их обрек на такое существование, кто виноват. Видно, что они пытаются ухватиться за какую-то мысль, которая от них уходит. И уже зубы скрипят, и мат повисает в воздухе.