Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

Минуя наши войска, пробирались мы вперёд на юрком «виллисе» не очень долго, дороги немецкие уж больно хороши, можно разминуться, дать скорость. В разговорах как-то незаметно выскочили к морю. Был отлив, и мы выехали прямо на песок, где ещё час-два назад шелестела вода. Удивительное дело: песок был крепкий, будто кем-то утрамбованный, колёса не вязли, и мы, словно по асфальту, покатили рядом с морской волной.

Иногда слева была видна дорога, там шли наши грузовики. Потом обоз какой-то конный. Проехали полчаса, никаких танкистов не видно. Поднялись к дороге, Кармен стал выяснять, где нынче танкисты 2-й танковой армии. Внятного ответа мы не получили. Зато нас предупредили, что вокруг бродят разрозненные группы немцев. Наши вырвались вперёд, оставив позади небольшие недобитые немецкие гарнизоны.

— В общем, товарищи офицеры, товарищи кинооператоры, — разъяснил нам словоохотливый подполковник, которому мы показали наши документы, — получился как бы слоёный пирог: немцы, наши, немцы, наши.

Кармен махнул рукой, и мы снова спустились к морю, к «виллису». Поехали, и опять никого. Ни танкистов, ни пехоты. Слева в ещё голых садах мелькали дачные домики — большие и маленькие, ухоженные, чистые.

Едем дальше. Затихла канонада, не стало видно наших колонн на трассе. Сделалось как-то неуютно, я бы даже сказал, как-то тревожно. Решаюсь высказаться в том смысле, что пора возвращаться. Но Кармен ответил, что возвращаться рано, а вот пора обеда пришла. Решили: надо завернуть к дачам, выбрать домик побогаче и там отобедать. Следует сказать, что дачи эти были брошены, владельцев не видно, ушли с отступающими войсками на запад.

Увидели большую дачу, остановились. Водитель наш умница, развернул «виллис» на сто восемьдесят градусов, носом к своим.

Взяли кофры с кинокамерами, на груди автоматы у меня и у водителя, у Кармена «ТТ» в кобуре. Пошли к дому, до него метров двести. Овчарка лает, мечется на цепи. Значит, хозяева не так давно ушли. Сержант наш автоматом повёл, дал очередь, улеглась овчарка, успокоилась. Долго не поддавалась дверь, но выбили.

В комнатах чисто. Первым делом пошли к платяному шкафу, глядим, висит на плечиках полковничий мундир. Теперь всё ясно, с кем имеем дело, у кого мы в гостях. Шофёр спустился в подвал, принёс огурцы, помидоры домашнего консервирования. Мы тогда ещё не знали, что можно банки закатывать. Были и стеклянные банки с мясом каким-то, но не судьба, не пришлось попробовать.

Разложили снедь на столе в гостиной. В широкое окно хорошо виден наш «виллис». Роман нашёл стопки в буфете на кухне. Плеснул из своей фляжки разведённого спирта. Только чокнулись, только поднесли ко рту — гомон на дворе. Глянул я в окно и обмер — к дому шла толпа вооружённых немцев. Они шли не строем, а так, скопом. Слышу: «Хунд, хунд» — собаку убитую увидели.

— Делай, как я, — сказал каким-то тихим, но страшным голосом Кармен. — Застегнуть воротнички, одёрнуть гимнастёрки. Первыми не стрелять. Не бежать. Не подавать виду, что боимся. За мной…

Кармен толкнул ногой дверь и вышел на крыльцо. За ним я, за мной сержант.

— Кто такие? — закричал Кармен. Он знал немецкий язык. — Что за сброд? Кто старший? Вы, обер-лейтенант? Я командир полка майор Кармен. Мой полк идёт рядом по шоссе. Ваши части разбиты. Я беру вас в плен. Бросайте оружие! Вот сюда, к крыльцу. Отдыхайте. Сейчас я пришлю своих бойцов. Скажите, что без боя сдались майору Кармену. Именно без боя. Это вам зачтётся. Всё понятно, обер-лейтенант?

И обер-лейтенант, выпятив грудь, кинул руку к козырьку:

— Яволь, герр майор!

Мы стали спускаться по ступенькам крыльца. Ноги, словно чужие, тряпичные. Пошли к «виллису». «Ну, вот сейчас, ну вот сию секунду ударит автомат, меня что-то толкнёт в спину, и я упаду», — пронеслось у меня в голове.

— Идём обычным шагом. Не оглядываемся, — шепчет Кармен. У самой машины водитель прыгнул, будто кошка, на сидение, мигом завёл двигатель, и мы, прижимая кинокамеры к груди, рванули на восток, к своим. Молодец сержант, что загодя развернул машину!

Я оглянулся, немцы сидели на траве, на ступеньках крыльца, обер-лейтенант что-то втолковывал им.

— У тебя пересохло во рту? — спросил меня Кармен.

И я, проведший в партизанских отрядах почти два года, обстрелянный тридцать три раза, я, многажды слышавший свист пули у самого уха, потерял дар речи. Попытался что-то выдавить из себя, но закашлялся, захрипел.

— В Испании командиры республиканской армии перед атакой, знаешь, как проверяли новичков? — как ни в чём не бывало, стал рассказывать Кармен. — Заставляли плюнуть. Если не мог, если не было слюны — всё, отойди в сторонку: боится, страшно бойцу. Пусть попривыкнет, пусть посмотрит бой со стороны, из своего окопа.

— А фляжку-то со спиртиком на столе оставили, — сказал со вздохом шофёр, думая, как я понял, не об Испании, а о том, что мы остались без обеда. Я же всё ещё онемело молчал.

— Да снимем мы этих танкистов у моря. Никуда они не денутся, — стал успокаивать меня Кармен, толкая в онемевшее плечо.

Но не об этом я думал, совсем даже не об этом. А о чём? О превратностях судьбы. О жизни и смерти.

…Где-то в 1980-е годы на Карельское телевидение к нам завернул невысокий, стройный паренёк. Он пришёл ко мне в киноредакцию, которую я возглавлял многие годы. Отрекомендовался:

— Роман Кармен, кинооператор Центрального телевидения. Послан снять у вас, в Карелии, несколько репортажей.

Ему нужны были то ли осветительные приборы, то ли машина для выездов на съёмки.

Это был сын того самого легендарного кинооператора Романа Лазаревича Кармена, четырёхкратного лауреата Сталинской и Государственной премий, лауреата Ленинской премии, Героя Социалистического Труда, профессора ВГИКа.

Кармен-младший оказался симпатичным парнем. Разговорились. Помнится, он упомянул, что его посылают в Америку работать в нашем корпункте Центрального телевидения.

Заговорили о войне, об отце. Я спросил, знает ли он Дементьева. Роман сказал, что знает всех друзей отца, что Дементьев частенько бывал у них дома и обычно засиживался с отцом до самого рассвета.

— А знаете ли вы о таком случае, когда ваш отец был командиром полка и взял в плен роту немцев?

Кармен-младший не знал. И я рассказал ему всё то, что вы только что здесь прочитали. Он слушал мой рассказ с огромным вниманием, а в конце прошептал:

— Никогда отец не говорил об этом. Нет такого эпизода и в тех воспоминаниях, которые он написал. Почему отец не упомянул об этом?

Этот вопрос Кармен-младший повторил несколько раз.

— Видимо, отец ваш был очень скромным человеком, — ответил я.

— Это и так и не так. Но отца уже нет с нами. Не спросишь.

— Понимаете, у них не было другого выхода. Открыть перестрелку — немцы их угробят в два счёта. Отец ваш принял единственно верное решение. Да, да. Единственно верное, — сказал я.