Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

Садится третий «Дуглас», выходят немцы — им ни музыки, ни караула. Сходят по трапу, идут чётко, ровно, прямые, как палки. Садятся в машину. Мы за ними на «виллисах». Снимаем на ходу. Куда едем, не знаем. Берлинцы стояли на улицах, глядели молча на своих генералов. Приезжаем, ба, да ведь это Карлсхорст. Мы тут жили дня три, на втором этаже.

Трёхэтажный корпус военно-инженерного училища, широкий двор, служебные постройки. Часы показывают полдень. Никто ничего не говорит, где, когда. Собираем группу. Нас шесть операторов: Кармен, Шнейдеров, братья Васильевы, Аренс и я. К нам примкнул один американский оператор.

Фотокорреспонденты своей стайкой держатся. Вижу — Капустянский, Темин, Пушкин, Рюмкин, ещё кто-то, сейчас уже не вспомнить, много американцев с фотокамерами. Вдруг проясняется ситуация: съёмки в столовой, там готовится подписание, туда столы стали носить.

Столовая большая, мы её знаем, надо много света! Где взять? Пошли к начальникам. Те дали нам два «студебеккера», поехали наши хозяйственники в Бабельсберг, на немецкую киностудию. Нашли, не знаю уж как, осветителя из немцев, погрузили шесть осветительных приборов, бухту кабеля, взяли и немца-осветителя в помощь.

Мы быстро расставили наши прожекторы, убрали кабель из-под ног, проверили, сделали замеры экспонометром — света хватает. Помню небольшое ЧП. Накладка дипломатов, хозяйственников. Стали на главную стену, над столом, где сядет Жуков, укреплять флаги: наш, американский, английский. А французского нет. Флаг не нашли, зато нашли художника, тот быстро справился с ответственным заданием. Повесили четвёртый флаг, все обрадовались, мы тоже: флаг — хорошая перебивка для режиссёра, который будет монтировать эпизод.

Все поглядывали на часы. Никогда в жизни я так долго ничего и никого не ждал. Затёртая фраза «томительно тянулось время» — вполне подходит. Намечено подписание на тринадцать часов, затем перенесли на пятнадцать. Вот уже и сумерки пали. «Уж полночь близится, а Жукова всё нет», — шепнул я Кармену. «Ужин нам однако нужен», — ответил Роман. И точно, мы целый день ничего не ели. В этот момент дверь распахнулась — первой входит наша делегация во главе с Георгием Константиновичем Жуковым. Началась толкучка, американские корреспонденты нагло лезли на нас. Мы вначале опешили, а потом одёрнули их, потеснили, одним словом.

Накануне на кинооператорской планёрке мне поручили снимать крупные планы. Все крупные планы, которые мелькают сейчас то здесь, то там, мои: Жуков, Вышинский, Кейтель…

В то время, когда Жуков подписывал акт капитуляции Германии, я стоял за его спиной и снимал руку маршала с авторучкой. Снимок этот широко известен. На переднем плане — пишущий Жуков, на заднем — я с кинокамерой. Не поленитесь, раскройте сегодня вечером книгу Жукова «Воспоминания и размышления», найдите страницу шестьсот восьмую, там сей исторический снимок имеется.

Подписание акта о капитуляции Германии. С кинокамерой — Борис Дементьев.

…Потом Роман Кармен, Лёва Мазрухо и я снимали парад войск стран-победителей в Берлине. На трибуне Жуков, союзники. Войска шли мимо высокой старинной колонны, с её верха на всё это торжественно глядел закопчённый крылатый ангел с венком руке. Он простирал руку над победителями! Он над ними держал венок!

…Где-то к середине 1945 года Юлий Яковлевич Райзман осмыслил, смонтировал, создал полнометражный фильм «Берлин». Картину эту, битву за Берлин, снимали в войсках 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов тридцать девять фронтовых кинооператоров. У каждого своё задание, у каждого съёмка своего отдельного рода войск.

Была ещё одна памятная киносъёмка — парад Победы в Москве 24 июня 1945 года. Падали на мокрые камни Красной площади немецкие знамёна, шли радостно серьёзные наши солдаты и маршалы. И мы, кинохроникёры, надели ордена. Медаль «За отвагу», орден Красной Звезды, орден Красного Знамени — вехи моей фронтовой биографии.

В 1946 году пять кинооператоров из тридцати девяти получили Сталинскую премию. Я помню этот список: Мазрухо, Панов, Томберг, Стояновский и Дементьев, то бишь я.

Фильм «Берлин» и сейчас каждый день показывают в Артиллерийском музее в Ленинграде. Приезжайте, поглядим вместе.

…Приехал я в Ленинград через полгода, но неутомимый Борис Михайлович был в киноэкспедиции. Многие кадры фильма «Берлин» стали хрестоматийными. Они вошли в фильмы «Великая Отечественная» 1965 года, в «Летопись полувека» 1967 года, в двадцать серий «Великой Отечественной» 1979 года. А накануне шестидесятилетия Победы мы видели их каждый день в разных программах.

Давно нет в живых Бориса Михайловича Дементьева, лауреата Сталинской премии, великолепного оператора, замечательного человека, а его кинокадры живут и будут жить, они стали золотым фондом нашей киноистории, они действительно стали народными.

— С милым другом Римой, именно Римой — так звали его друзья, с Романом Лазаревичем Карменом я знаком ещё с довоенных времён, — рассказывал мне летом 1969 года Борис Михайлович Дементьев. — А по-настоящему подружились, побратались, когда снимали фильм «Ленинград в борьбе». Фильм о блокаде. Как снимали, как горевали — не рассказать. Многие наши кинокадры знают все: падающий от разрыва бомбы дом, дети черпают воду, везут мёртвого на саночках, девочка убитая лежит, обнимая куклу…

Кинооператоры Борис Дементьев, Михаил Посельский, Борис Соколов и Роман Кармен в Берлине. Фото Е. Халдея.

В сорок втором, в сорок третьем я снимал партизан. Встретился снова с Карменом где-то в сорок четвёртом. Романа назначали обычно старшим группы, но он от этого, как мне кажется, радости не испытывал.

Март 1945 года. В Германии весна. Помню, что день стоял тёплый и светлый. Кармен, я и сержант-водитель, он же помощник Кармена, он же охрана, он же начпрод, едем к городу Кольбергу. Накануне Кармен решил, что мы двинем к берегу Балтийского моря и снимем наших доблестных танкистов, прорвавшихся к воде. Москва одобрила такой эпизод. Снять, как бойцы Красной Армии моют сапоги, смывают пыль фронтовых дорог в главном немецком море.

— Можно, разумеется, красноармейцев раздеть до пояса, — рассуждал Кармен. — Пусть умываются морской водицей солдатики. Нет, наверное, всё же лучше сапоги пусть моют. Тут есть некий символ, мы как бы попираем русским солдатским сапогом не только немецкую землю, но и немецкую воду.