Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

В результате мне было указано место за «польским столом». В корчме лучшим считался немецкий стол, вторым по значимости – польский. В санатории отдыхали поляки из Риги, одна еврейская и одна русская семья, и это все. Из еврейского местечка я вдруг попал в абсолютно польскую атмосферу. Через две недели я довольно много понимал и кое-что мог сказать по-польски.

В той волости как раз трудился один землемер, в обязанности которого входило перемерить крестьянские наделы. Так я попал еще и в настоящие латышские «времена землемеров» [65] Роман братьев Рейниса и Матиса Каудзите «Времена землемеров», впервые изданный в 1879 году, давно разобран на поговорки; начало классической латышской прозы. : вслед за специалистом шагали крестьяне, их делом было держать и расставлять мерные столбы и колышки, нести инструменты. То были коренные латгальцы и русские старообрядцы. И с первыми, и со вторыми я пускался в долгие беседы. В санатории я только ел (а кормили там превосходно), остальное же время проводил с землемером и его помощниками.

В глаза мне бросилось прежде всего то, что между латышами и русскими существовал водораздел. Там не было вражды, тем не менее контакты были очень формальными. Во время отдыха они садились раздельно. Я бывал и у тех, и у других. Русские бранили Латвию почем зря. Русские школы закрывают, детей заставляют учить латышский, а они в конце концов не умеют по-русски даже читать, но и латышского по-настоящему не знают: дома-то с ними говорят по-русски.

Атмосфера в это время сгущалась, чувствовалось, что война на пороге. Я спрашивал у тамошних русских: «Вы хотите, чтобы здесь была Россия?» – «Что? Чтобы нас всех загнали в колхоз? Да пошло оно знаешь куда!» Значит, России здесь не надо. «Хотите в Польшу?» – «Что? Опять под польских панов? С ума ты сошел?» – «Чего же вы хотите?» – «Да чего хотим. Латвию!» – «Так вы же только что ее ругали последними словами!» – «Улманис нам дал землю, земля-то моя. Хочу пашу, не хочу – не пашу. Захочу – уйду в город. Не хочу в город – останусь на месте. Я сам себе хозяин!» Я услышал в этих речах гордость, сознание собственного достоинства. Я и сегодня думаю, что видел успех интеграции «нелатышей»: по крайней мере, экономически они были «за» эту землю и не мечтали ни о какой другой.

Ближе я сошелся с двумя братьями-латышами Дрикисами, Карлисом и Алфредом, они пригласили меня в село на Янов или на Петров день. У них дома праздновали, сидя за длинным общим столом, пиво лилось рекой. Я очень много говорил с людьми. Один тамошний житель сказал, что я популярный человек. В его понимании популярный – это тот, кто любит и умеет говорить с народом. Нужно сказать, каждый тамошний день приносил мне новые впечатления и опыт.

В 1939 году началась репатриация балтийских немцев. Это была хорошо организованная акция. Соответствующий договор был заключен только в октябре, и в короткий срок – до 15 декабря десятки тысяч человек из Латвии и несколько меньше из Эстонии были перемещены на новое место. Пунктом назначения был город Готтенхафен, еще незадолго до этого называвшийся Гдыней. Там репатрианты проходили расовый биологический контроль. Оказалось, у выехавших из Латвии из ста максимально возможных очков, означавших стопроцентную принадлежность к арийской расе, набиралось лишь 65. Что свидетельствовало о 35-процентной примеси «нечистой» латышской крови. Выходцы из Эстонии набирали 72 очка, так что это был, по мнению нацистов, «более ценный контингент». Эстонцы в свое время дольше находились под шведским владычеством, о них говорилось: aufgenordeter, лица «с выраженными чертами нордической расы».

15 декабря 1939 года репатриация завершилась. Перед этой датой во всех газетах и по радио передавались сообщения: после 15 декабря в Латвии больше не будет немецких обществ, немецких школ и богослужений на немецком языке. Оставшиеся здесь исключили себя из единого немецкоязычного сообщества.

И все же осталось в Латвии не так уж мало немцев – и членов смешанных семей, и по другим обстоятельствам. В Лиепае политической полиции было дано указание разыскивать немцев, не записавшихся на репатриацию, и убеждать их все-таки присоединиться к соплеменникам. Так что на этих людей давили и с немецкой, и с латышской стороны.

Итак, балтийские немцы уехали, и профессор Страубергс в газете Rits писал: «На наших глазах завершилась драма шекспировского размаха. Тем же путем, каким когда-то прибыли, теперь убрались авторы этой пьесы, режиссеры, актеры и работники сцены».

Те, что когда-то первыми явились сюда с епископом Альбертом, были никакие не высокородные господа, вот уж нет. Позднее Альберт добился того, чтобы завоевание и освоение Балтии приравняли к крестовым походам в Святую Землю, а это многое значило. Он действовал по-своему очень умно. Кнехт, решившийся отправиться в Балтию, мог обрести свободу. Потом прибывали новые и новые поселенцы и с первых шагов ощущали и выказывали свое превосходство над коренными жителями.

Я читал воспоминания о Балтии одной девушки из знатной австрийской семьи, жившей при дворе. Ее отец был дипломатом, занимал и другие видные должности, но поместьем не владел. То были образованные люди, ценители и знатоки литературы. Дочь вышла замуж за балтийско-немецкого барона и приехала в эти края. О чем говорили между собой помещики в Балтии? Об урожае картофеля и тому подобных вещах. Они занимались практическими делами: или хозяйствовали на земле, или служили русским царям, а до этого шведской, польской короне. Особого интеллектуального блеска там не требовалось. Гораздо образованнее, возможно, были горожане. Балтийские немцы были также не прочь и гульнуть. Напиться пьяным считалось постыдным, но пить было принято много. В немецкой школе, где я учился, в нашем классе к интеллигенции в полном смысле этого слова можно было причислить разве того полуголландца, на четверть англичанина, одного полуукраинца и евреев.

Массовой репатриации способствовало и отношение правительства Улманиса к балтийско-немецкому меньшинству. Около 1935 года у общины отобрали здания Малой и Большой гильдии, бывшие в ее собственности.

В этой связи расскажу о том, как отобранную у немцев Малую гильдию удалось сохранить в советское время. Здание отдали под Дом культуры республиканского Совета профсоюзов, директором там был, нужно сказать, весьма хитроумный еврей Дименштейн. Он сам мне рассказывал о том, как в те годы к нему заявлялась комиссия за комиссией. И первый вопрос был всегда о немецких надписях и портретах, украшающих помещения гильдии. «Кто это такие?» Дименштейн отвечал: «Это представители трудового народа, мастера, ремесленники! Правда, среди них есть и немцы (не мог же он сказать правду – что все они немцы, все до единого!), но мы ведь не будем националистами?». Члены комиссий торопливо кивали: мы, националистами? – ни в коем случае! Некоторые портреты знатных жертвователей, никак не подходивших под определение «представители трудового народа», Дименштейн все же прятал под листами фанеры. Все это я слышал от него самого. Что за люди на портретах? Представители трудящихся. И комиссия, настроенная немедля разгромить цитадель древней неметчины, обезоружена.