Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

На следующий день нам выдали двойную порцию водки, и я свою оприходовал полностью. Было чувство, что закончена неповторимая эпоха и начинается совсем новая.

После капитуляции армий, варившихся в Курземском котле, в плен были взяты 180 000 человек, и для нас началось страдное время. В переводчики брали даже уцелевших от репрессий полунемцев Поволжья. Мне с основной массой пленных работать не пришлось. Постепенно отбиралась группа немецких офицеров высокого ранга, общение с которыми обещало быть интересным.

Мне выделили отдельный кабинет и поручили вести предварительный опрос, по результатам которого пленных распределяли по лагерям. Уточню: то был именно опрос, а не допрос. Имя, фамилия, где и когда родился, родственники, где учился, звание, ход службы. Предельно кратко – неполная страница сведений. Первым ввели в кабинет симпатичного старшего лейтенанта. Фамилия: Поль. Я предложил ему сесть. Пленный вдруг сказал по-русски: «Господин лейтенант, вам, наверное, будет легче, если мы будем говорить по-русски». Я ответил: Bleiben bei Deutsch. То есть, останемся при немецком.

Поль рассказал, что он родом из Померании, окончил университет во Франкфурте. В 1942 году, когда он служил во Франкфуртском суде, его позвал с собой начальник: «Идем, посмотрим, как поживают русские». Тогда, весной 1942 года, Поль в лагере советских военнопленных во Франкфурте видел, как вконец оголодавшие люди выискивают и едят траву, пробившуюся между камнями; кто посильнее, забирались на крышу, покрытие которой было пропитано какой-то смолой, и лизали, высасывали ее. «Это было ужасно».

Я стал говорить с ним совершенно свободно. Мне следовало закончить опрос за полчаса, ну, час, а проговорили мы целых два дня. Один мой коллега, настоящий смершист, говорил потом: «Крупников свою недельную норму папирос дал выкурить этому немцу».

Поль сказал, что города Германии разрушены войной. Я ему напомнил, что и русские города стоят в руинах. Поль спросил: «Вы бывали в немецких городах?» – «Нет», – ответил я, умолчав о том, что в раннем детстве жил в Берлине. «Господин лейтенант, побывав хоть раз в Германии, вы никогда не сравнили бы немецкие города с русскими. Но сейчас и те, и другие разбиты! Хотите восстановить ваши города? Тогда оставьте пленных нерасформированными, в их сегодняшнем состоянии. Корпус, дивизия, полк, батальон, рота, обязательно во главе с их командирами. И, подсчитав, сколько рабочей силы требуется на том или ином объекте, подведите к нему немцев и скажите: как только вы его восстановите, сможете отправляться домой. Вы увидите – вся Россия будет восстановлена в лучшем виде в кратчайшие сроки! Но вы этого не сделаете. Вы отделите офицеров от массы, массы начнете перевоспитывать в антифашистском духе, и в итоге восстановлено будет кое-что и кое-как».

У нас был очень откровенный разговор. Жаль, что многое я успел забыть. Но помню, например, его рассказ о роте переводчиков. В 1942 году, когда немецкие войска подходили к Северному Кавказу, Поль был послан туда как знаток русского языка. В роте были собраны самые странные персонажи. Некоторые отдавали приветствие так, как это было принято в Первую мировую войну. И форма на них была самая разная. Там были специалисты, досконально знавшие чеченский, ингушский, грузинский и другие языки народов Кавказа, профессора, миссионеры, арабисты тоже, – все они готовы были приступить к делу сразу после того, как армия завоюет Кавказ. Список возможных экспертов был так длинен и полон, что если бы, например, срочно понадобился специалист по южно-китайскому диалекту, из Германии был бы прислан без промедления и такой.

В 1989 году, в первый раз в качестве приглашенного профессора приехав в Бремен, я вспомнил Ганса Поля и надумал его найти. Интересно было бы узнать, как он перенес советский плен и что с ним было дальше. Мы ведь в тот раз почти сдружились… Оказалось, в толстенном телефонном справочнике фамилия «Поль» занимала три страницы. Попробовал позвонить одному, другому, но это было похоже на поиски иголки в стогу сена.

А тогда в 1945 году ко мне ввели добродушного старичка в унтер-офицерской форме – Бруно Штрекенбаха. Непонятно, почему его прислали ко мне, я, как уже было сказано, занимался обычно старшими по чину. Но унтер-офицер объявил: «Я генерал и хочу, чтобы со мной соответственно обращались». – «Почему же тогда на вас форма унтер-офицера? Вам следовало объявить о своем звании раньше, я такими вещами не занимаюсь. И вообще – у вас есть доказательства?» – «Конечно! Ich bin Generalleutnant – SS Obergruppenführer!» Он негодовал: «Генералы сидят на террасе, распивают чаи, а то и водку, и сверху наблюдают, как мы, все прочие, гнем спину на русских». Действительно, согласно международным требованиям генералы имели некоторое предпочтение перед остальными пленными.

Выяснилось, что Штрекенбах был не больше и не меньше как командир 19-й Латышской дивизии. Я приступил к расспросам. Он рассказывал о своей деятельности очень буднично: был маклером по продаже автомобилей в Гамбурге, вступил в партию, потом в СС. Когда Гитлер пришел к власти, Штрекенбах был назначен начальником гестапо в Гамбурге. Может быть, я ошибусь в некоторых деталях, вспоминая тот разговор. Потом он был начальником безопасности Шестого округа, затем был вызван в Берлин, где стал заместителем начальника по кадрам Управления государственной безопасности, немецкого аналога Чека. В его компетенцию входили личные дела, кадровые перестановки, повышения по службе, выдвижение на награды. Он был служащим, который самостоятельно ничего не решает, утверждал человек в форме унтер-офицера. С началом войны его перевели в Польшу, где он в войсковом тылу занимался опять же кадровыми вопросами…

И все это было неправдой, он наврал мне с три короба, а я поверил, поскольку никаких документов при нем не было. На самом деле в Польше Штрекенбах возглавлял расстрельную команду – Einsatzgruppe. Именно он привез известие, что предстоит уничтожить «всех жидов». Он был организатором массовых убийств.

Именно он отдал приказ расстрелять профессоров Краковского университета. О нем теперь написаны книги, диссертации, воспоминания и бог знает что еще. Но тогда передо мной стоял этакий уютный старикан. Я ведь ничего не знал о его «подвигах»! Поэтому передал лист опроса своему начальнику со словами: «Можете еще посмотреть, но, по-моему, там ничего особенного».

И вдруг звонок из Москвы – за Штрекенбахом выслан самолет. Его увезли в Москву, и в газетах стали о нем писать.

Гитлер сказал однажды, что после войны оставит на командных постах только фронтовиков. Это встревожило Штрекенбаха, и он решил с тыловой службы перейти на передовую, чтобы набрать фронтовой стаж. (И в России даже в царское время существовало подобное правило. Император Николай I, например, сразу после подавления восстания декабристов велел записать в свой послужной список участие в боевой операции. Царь был не только монархом, но и офицером российской армии).