Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Женя действительно родила мне двух сыновей. 15 августа 1946 года справили скромную свадьбу. У каждого из свидетелей биография была чем-нибудь да необычна. Одним был уже не раз упомянутый Борис Либман, в то время в Москве изучавший химию. Вторым – Габриэль Цивьян, позднее известный под именем Гунарса Цирулиса. Выглядел он чистым арийцем, прекрасно говорил на латышском, русском, немецком, английском, именно поэтому при немцах, хотя и с множеством опасных приключений, выжил. Поначалу он нашел глухой уголок в Латгалии, где работал легально, но когда там стало чересчур горячо, каким-то образом через пол- Европы добрался до швейцарской границы. Я рассказываю то, что слышал от него самого. В Швейцарии у него была родственница, она еще в царское время уехала туда, там вышла замуж. Семья была зажиточной. Но на границе начался скандал – швейцарцы еврейских беженцев не принимали. Гунарс объяснял пограничнику, что его ждет, если он вернется в Латвию. Тот отвечал: «Закон есть закон, я вас обязан отослать обратно!» – «Но мне всего лишь нужно связаться с родной тетей!» – «Да, понятно, но прежде вы должны вернуться в Германию». Помолчав и глядя куда-то вбок, непреклонный страж сказал: «Вот если бы на территории Швейцарии вы совершили какое-нибудь правонарушение, пришлось бы вас задержать!». Гунарс схватил со стола массивную чернильницу и шмякнул об пол. «Две недели ареста», – произнес страж границы.

Двух недель хватило, Гунарс связался с тетей, и она добилась того, чтобы его освободили. Потом тетя и другие родственники заботились о нем; он изучал на курсах Лиги Наций французский и еще какой-то язык. Позднее эти знания ему пригодились в должности секретаря Союза писателей Латвии, ведавшего в числе прочего зарубежными связями. Анна Жигуре, писательница и первый после восстановления независимости посол Латвии в Финляндии, рассказывала мне потом, сколь многому она научилась у Гунарса.

Еще на свадьбу прибыли гости из Москвы, были и однокурсники моей жены с латышского потока. Женя рассказывала: вначале в группе была настороженность – явилась какая-то еврейка из эвакуации… Но лед быстро растаял, и она чувствовала себя в группе прекрасно.

Один пример. У Жени были единственные и притом дырявые туфли. После дождя она пришла в университет, промочив ноги, потом это случалось еще не раз. Тогда Китти Витола, дочка часового мастера университетского отдела астрономии, сказала: «Коллега (тогда студенты именно так обращались друг к другу), не обижайтесь, но вот вам сухие туфли. И вот бумага, натолкайте внутрь ваших и заверните их». Это был незабываемый жест.

В одной группе с Женей учились будущие медицинские светила, такие, как профессор Эрнест Гаудиньш или доктор Айна Муцениеце.

Итак, мы с женой были студентами, изучали: она – медицину, я – историю. У меня, наконец, был свой дом и плюс к этому мудрая теща. Бывало, мы, молодые, поцапаемся, и Женина мама говорила: «Если вы разбежитесь, я уйду вместе с Петей, останешься ты одна!». Мы с матерью жены были в самых дружеских отношениях. Как через много лет заметил мой старший сын, она со своими четырьмя классами, законченными еще при царе, была одним из интеллигентнейших людей, встреченных им в жизни.

Пытаясь хоть как-то отблагодарить тещу за все ее добро, я делился с ней знаниями, читал как бы мини-лекции для одного слушателя. Когда я приходил на обед, у нее уже был готов списочек вопросов: что было с тем-то королем, с таким-то городом, что я могу сказать о том- то и том-то. Например, если Женина мама интересовалась Моцартом, я рассказывал заодно и об эпохе Моцарта, его окружении.

Что касается моей жены, она училась самозабвенно. Весь мир мог хоть провалиться в тартарары, Везувий извергнуть лаву не только на Неаполь, но и на Ригу, – ее было не оторвать от книги или конспекта. Тут был, кажется, своего рода мазохизм. Когда в эвакуации Женя сдавала экзамен по микробиологии, ей записали в документах, что она успешно сдала экзамены и за первый, и за второй семестр. Теперь в Латвийском университете она объявила, что запись не соответствует действительности, по второму семестру ее не спрашивали, и попросила разрешения сдать экзамен за вторую часть курса. Позднее я случайно познакомился с доцентом, принимавшим у нее тогда экзамен, он и спустя годы не мог опомниться от удивления: «Ну, знаете, ваша жена – совершенный уникум!».

С однокурсниками, товарищами по латышской группе у жены сложились наилучшие отношения. Она родилась в Риге, до войны училась в русской частной женской гимназии Олимпиады Лишиной, а закончила гимназию Наталии Драудзини, где обучение велось на латышском языке. Кроме русского и латышского она, как многие рижане того времени, свободно говорила и по-немецки, хотя в немецкой школе не училась ни одного дня.

В учении Жене непременно нужно было быть первой, и она ею стала. Она получала Сталинскую стипендию, окончила в 1948 году университет с отличием и по всем статьям перед ней была прямая дорога в аспирантуру. Женю вызвал декан, профессор Шмит, и спросил: «Позвольте уточнить: вы русская или латышка?». Женя ответила: «Не первое, не второе. Я еврейка». – «А, это интересно…» И тема аспирантуры была закрыта.

Но и положение латышей в 1948 году было не проще. У одного двоюродная сестра в Сибири, у другой дядя неведомо где… В конце концов нашлась одна безупречная абитуриентка – при немцах ее пригнали в Латвию из Белоруссии. Ее и приняли в аспирантуру. Аспирантуру она закончила, но затем не написала ни строчки текста, который можно было бы квалифицировать как научную публикацию, да и преподавателем она оказалась никудышным.

К моменту окончания высшей школы Женя была уже в положении, притом сама оставалась тонкой, как спичка. Тогда я отвез ее в Скривери к знакомому леснику. Через две недели, приехав за женой, я ее не узнал. Невероятно, как человек может поправиться за столь короткий срок! Притом все эти дни она лечила окрестных крестьян. Те не оставались в долгу и делились чем бог послал. Вскоре и я по утрам опустошал глубокую тарелку творога со сметаной и медом. После столь обильного завтрака требовалась дополнительная физическая активность…

Женю «распределили» заведующей лабораторией Онкологического диспансера на улице Талсу. Надо сказать, ей было присуще почти маниакальное стремление к порядку: на этой полке должно быть то-то, на соседней – вот это, и не дай бог мне или ее маме что-нибудь перепутать!

Женя приступила к работе и обнаружила, что порядка в лаборатории нет вообще – в какое время какому отделению положено сдавать анализы, в какое – получать результаты? Все бегают и друг на друга кричат. Уже на второе утро Женя отправилась к шефу с готовым графиком – когда какое отделение должно сдавать материалы в лабораторию. И внезапно там водворился идеальный порядок.