Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Однако Женя хотела другого. Ее интересовала терапия, но там, к сожалению, шла жестокая борьба за места. Особенно желанной была 3-я, бывшая еврейская больница на Московской улице, до войны называвшаяся Bikur Holim (теперь она вновь обрела это имя). Почему все стремились именно туда? Там ощущалось наличие школы и традиции. Когда медсестры, помнившие прежние времена, рассказывали, как их дрессировали, оставалось только слушать и рыдать. Зам. старшей сестры мне рассказывала: поначалу ей было назначено вычистить уборную. Она старалась изо всех сил, как будто сделала все возможное, но старшая сестра провела по всем углам белым платочком и объявила: «Так вы не станете настоящей медсестрой никогда. Почистите все еще раз!». Новые усилия. Позвала начальницу. Та обнаружила в труднодоступном месте еще какую-то пылинку, однако благосклонно заметила: «Уже лучше». Короче говоря, лишь на второй день старшая сестра обронила: «У меня претензий нет. Продолжайте, не снижая уровня».

Молодые врачи жили тут же при больнице. Им еще посчастливилось слышать из первых уст рассказы о знаменитом хирурге профессоре Владимире Минце, работавшем здесь целых двадцать лет. Владимир Минц был тем врачом, который лечил Ленина после покушения на его жизнь. В 1920 году он вернулся в Ригу. Здесь ему принадлежала частная больница на углу улиц Базницас и Лачплеша; позднее, в советское время там располагалась спецполиклиника Комитета государственной безопасности.

О дальнейшей судьбе профессора Владимира Минца мне после войны рассказывали независимо друг от друга два знакомых молодых врача. Когда немцы были на пороге, 27 июня 1941 года они примчались к доктору с возгласом: «Профессор, едем!». Минц ответил: «Во-первых, я добровольно не отправлюсь в места, где ночью могут ворваться некие люди, вырвать старика-профессора из постели и увезти черт знает куда. Это не та страна, куда я готов отправиться. Во-вторых, немцам понадобятся врачи. В конце концов, в 1915 году, при царе именно немцы спасли евреев от изгнания. Как- нибудь все утрясется». Владимир Минц поначалу попал в рижское гетто, потом его перевезли в Германию, где в 1945 году профессор погиб в Бухенвальде. Не менее известен был его брат, юрист Пауль Минц, занимавший в довоенной Латвийской республике высокие посты, в том числе и в правительстве.

В конце концов моей жене удалось попасть в 3-ю больницу к ее кумиру, профессору Зелику Черфасу. И другие врачи там заслуживали уважения, и работалось Жене хорошо.

Советская система хозяйствования, введенная в действие в Латвии, не переставала изумлять. Некоторые мои боевые друзья теперь работали в неких странных организациях и сами назывались тоже странно. Один из них, к примеру, оказался директором Горторга. «Что ты там делаешь?». Он: отвечаю за торговлю топливом. Я говорил с ним, а в памяти всплыл анекдот, слышанный от однокурсниц моей жены. Зима, но снега нет как нет. Все в волнении – что за зима без снега? А им объясняют: «Товарищи, снег имеется, но транспорта для его доставки не хватает!».

Примерно в этом роде был разговор с фронтовым товарищем. Тогда, в 1947 году, вышел суровый приказ Сталина о хозяйственных преступлениях. Намерение было – покончить с тем всесоюзным бардаком, что царил вокруг.

Снова встретив начальника Горторга, я сказал: «Ну что? Теперь тебе придется работать по-другому?». Он отвечал: «Работай ты по- другому со своими лекциями. Мы как работали, так и будем работать». – «Послушай, но почему же ты не можешь действовать нормально?» – «Я тебе объясню, почему».

И он объяснил. «Очень просто. Из главного склада на мой скромный складик привозят топливо. Его нужно доставить как можно ближе к топке. Но в договоре об этом нет ни слова, шофер может вывалить груз у ворот или где угодно. Так он и сделает. А мне придется искать трех-четырех рабочих, чтобы перенесли топливо куда следует. Но если я ему что-нибудь заплачу, он выгрузит уголь или дрова там, где нужно. Требуются деньги, а у меня их нет. Нужно искать выход. Или другое. Мне надо поправить крышу склада. Приходит мастер, говорит: «По всем нормам это малогабаритный труд, притом срочный, и он влетит вам в копеечку». Показывает расчеты: выходит жуткая сумма, которую одно государственное учреждение платит другому. Тут я вручаю ему в десять раз меньше, но наличными, и в течение часа крыша приведена в порядок.

И под конец мой боевой товарищ добавил: «Вчера я со своей красавицей пошел в ресторан. Что я, буду срамиться? С моей официальной зарплатой я мог бы ее пригласить разве в забегаловку. Нет, брат, я ее привел в настоящий ресторан, чтобы она чувствовала, что значит встречаться со мной!».

Такова была логика того времени. Каждого хозяйственника при желании можно было прижать к ногтю. Достаточно было захотеть. В той советской системе, построенной иррационально, жертвой мог стать любой. Бывало, к ответу призывали выдающихся хозяйственников – они хотели на своем предприятии, в своем колхозе добиться лучшего, а легально сделать это было невозможно.

Вскоре после процесса над военными преступниками, в том же 1946 году ко мне обратилась некая русская дама, представилась и сказала: «Я работаю в газете «Советская молодежь» [116] «Советская молодежь» – популярная ежедневная газета, орган ЦК комсомола Латвии. Первый номер вышел 28 марта 1945 года. . Мы стараемся добиться, чтобы газета отвечала интересам всех, в том числе и латышских читателей. Вы не хотели бы в нашу компанию?». Для меня в это время работа в газете, все равно, латышской или русской, была, как говорится, темный лес, но я, немного поразмыслив, ответил: «Попробуем. Но писать я буду только о международных проблемах или об истории. И ни о чем другом». – «Хорошо, хорошо, пишите об истории или о международных вопросах, договорились!»

Так я стал сотрудником газеты «Советская молодежь», причем подписывался псевдонимом П. Гайлис. Правда, как-то напечатал что-то о Пороховой башне, еще какие-то заметки, обойдясь без псевдонима.

В это время был заключен советско-шведский торговый договор. У меня не было ни малейшего представления о том, что этот договор решил судьбу латышских легионеров. Швеция получила выгодные контракты с Советским Союзом, но за это, как я узнал много позже, должна была выдать латышей, служивших в Легионе [117] Шведское правительство выдало латышских легионеров Советскому Союзу в январе 1946 года. .

Из Москвы тогда поступило указание: «Не вдаваться в самостоятельные комментарии по поводу советской внешней политики». Тут я понял, что это направление для меня закрыто.

Пришлось переориентироваться – я начал писать справки. В то время возникали вопросы, частично теперь уже забытые, например, о правах на Триест [118] Триест – порт на Адриатике, в 1945–1947 гг. оккупированный западными союзниками; в 1947 г. была образована свободная территория Триест. На нее претендовали Италия и Югославия. В 1954 году в результате итало-югославских переговоров Триест был поделен между двумя этими странами. , о Дунайской торговле [119] Вопрос о Дунайской торговле резко обострился в условиях холодной войны и в 1945–1948 гг. требовал все новых усилий международной дипломатии. . И я объяснял, скажем, что это за город, местность и прочее. Сведения я добывал из энциклопедий, в том числе и старых, особенно русских. Этих справок я и сегодня могу не стыдиться. В редакции в целом была очень дружеская, даже веселая атмосфера. Если статья или заметка требовалась срочно, редактор заявлял: «Мордой об стол, но чтобы через два часа заметка была». Если материал не годился, от него слышали: «Знаете, это напоминает бред беременной медузы!».