Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Я бы сказал, что Европа сможет в какой-то мере сохранить свое значение единственно в том случае, если до конца сделает для себя выводы, к которым впервые пришла после окончания Второй мировой войны, в 1946–1947 годах. В то время мы увидели, что учиться на уроках истории возможно, и желание и способность это делать проявились в чистом виде, наглядно, как в научном эксперименте. Я говорю о судьбоносной перемене в отношениях Франции и Германии.

Канцлером Германии стал Конрад Аденауэр, отнюдь не выскочка. И его французским партнером – Шарль де Голль, бывший в немецком плену и пять раз пытавшийся бежать. Де Голль происходил из старинной лотарингской семьи, из поколения в поколение сражавшейся с Германией. Род Аденауэра – из западной части Германии. Он был бургомистром Кёльна, его предки, без сомнения, воевали с французами. И теперь они – два немолодых человека, чьи отцы и деды сражались друг против друга и в 1871, и в 1914/1918, и в 1940 годах, встретились и договорились навсегда зарыть топор войны.

Что было дальше? Начались обмены школьниками и студентами, Де Голль прибыл в Германию и на немецком языке обратился к участникам молодежного митинга; Аденауэр отправился во Францию, чтобы заключить договор [149] Имеется в виду Елисейский договор о немецко-французской дружбе, заключенный 22 января 1963 года и действительно обозначивший начало новой эры в отношениях двух крупнейших стран Европы. , обозначивший начало новой эры в отношениях двух стран.

После 1945 года была выработана целая система взаимного сотрудничества, молодежных обменов, дружеских связей между самоуправлениями. Почти в каждой немецкой семье гостили французские школьники и наоборот. Я, побывавший в свое время во множестве немецких домов в Риге (и потому, что учился в немецкой школе, и потому, что, работая в книжном магазине и антиквариате, скупал книги, в том числе у репатриантов), хорошо знал домашние библиотеки немцев. В каждой из них, а особенно среди книг, адресованных молодежи, преобладали романы антифранцузской направленности. Исторические романы, семейные саги, где история рода прослеживалась на протяжении столетий, – в них было все то же. И это были хорошо написанные, увлекательные книги. Пользовались популярностью и стихи, поражавшие враждебностью и жестокостью; ну, к примеру, в одном из самых известных говорилось, что Рейн «покраснеет от французской крови».

Французы не отставали – и у них спросом пользовалась литература, проповедовавшая ненависть к «вечному врагу», немцу. Однако в наши дни подобная литература не то что «изъята из обращения» (выражение советских времен), а попросту исчезла. Ее нет. Ни в одной немецкой семье я не встречал антифранцузского сочинения, обращенного к молодежи. Все очень просто – с книжных полок эти тома перекочевали на чердак или в погреб и пылятся там десятилетиями, никому не нужные. Я спрашивал молодых немцев – никто из них подобных романов не читал. Но перед войной их знал буквально каждый немецкий подросток.

В результате возникла совершенно новая атмосфера. Я не скажу, что сейчас между немцами и французами царят сплошные любовь и согласие. Каждый последующий французский президент с каждым новым канцлером Германии должны чуть ли не заново выстраивать отношения, искать точки соприкосновения, это сложный химический процесс притирки и согласования интересов. Но в тот момент, когда мы беседуем, Саркози и Меркель – союзники, и это колоссальная перемена по сравнению с прошлым обоих народов. Вот и ответ на вопрос – возможно ли чему-то научиться у истории, могут ли пригодиться ее суровые уроки.

Наука эта приходит поздно – после того, как пролиты океаны крови. Две мировые войны понадобились, чтобы мы хоть что-то поняли.

И я хочу подчеркнуть снова и снова: происходящее сегодня – объединение Европы – единственный путь к спасению. Хватит воевать. Европе это стоило слишком дорого. И посмотрите – сегодня, в 2008 году, со дня окончания войны прошло 63 года! Почти две трети столетия. И ни одного военного столкновения в Западной Европе.

Такого не было еще никогда. Значит, что-то все-таки понято.

В последние десятилетия Я очень часто читал лекции за рубежом. Но самая первая моя лекция за пределами Латвии прочитана в Московском университете в 1972 году. Я приехал в Москву на курсы к профессору Галкину, заведующему кафедрой истории нового и новейшего времени. Он спросил, на какую тему я мог бы сделать сообщение на кафедре? К тому времени я довольно долго занимался вопросами немецкой историографии и, не страдая излишней застенчивостью, ответил: вот о чем я могу рассказать.

Никто другой из приехавших на курсы не вызвался выступать перед коллегами, и лишь я прочел свой реферат. Нужно учесть, что все собравшиеся были специалистами по тому или иному вопросу, к тому же все они владели иностранными языками. Скажем, профессор Игорь Дементьев великолепно знал историю США XIX–XX веков, другие досконально изучили историю Англии, Франции, стран Латинской Америки и т. п. Это не история СССР, где можно было обойтись одним русским языком.

Я старался преподнести материал четко и просто, однако не преминул показать сложность истории Латвии: 1905 год, Первая мировая война, борьба за свободу и так далее. Лекция длилась около пятидесяти минут. По ее окончании профессор Галкин произнес: «Товарищи, какие будут вопросы?». Молчание. После паузы профессор повторил: «Товарищи, неужели ни у кого не возникло ни одного вопроса?». Молчание. Наконец, встал профессор Дементьев и сказал: «Я просто в шоке. Я побывал в Латвии десять раз – летом в Юрмале. И ничего не знал обо всем этом, казалось – ну, нормальная страна. Ничего не знал о столь драматичной истории, о таких социальных и национальных противоречиях. К тому же лектору удалось подать этот сложный материал необычайно живо». После чего высказались и другие и вслед за профессором Дементьевым повторили: мы ничего подобного не знали, для нас это была совершенная новость.

Когда через многие годы я в Германии выступал перед балтийскими немцами, как будто хорошо знавшими историю Балтии, и подробнейшим образом рассказал о национальном движении латышей, повторилось почти то же, что когда-то в Москве. Например, когда я рассказал о Фрицисе Вейнбергсе и его брошюре «Политические размышления из Латвии», после лекции ко мне подошли три господина и с жаром повторяли: Es ist fulminant ! Тогда я не знал, что значит это слово, и не понял – хвалят они меня или бранят. Спросил Эриха Антона [150] В семье Гертье и Эриха Антон в Мюнхене Петр Крупников провел последние 17 лет жизни. , и он меня просветил: это означает, что лекция была блестящей, они потрясены. Думаю, интерес и уважение к Балтийскому региону у тех слушателей, к которым я обращался годами, рассказывая об истории Балтии, только росли. Слова признания после моих лекций я много раз слышал и от латышей, живущих вне Латвии.