Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Другой силой была латышская эмиграция, у которой как будто не было ничего из такого рода инструментов: ни государственной поддержки, ни армии, ни силовых структур. Но зато у них были свои газеты и организации, которые хотя и спорили, и грызлись между собой, но в целом были гораздо более сплоченными, чем, скажем, русская эмиграция в 1918 году. Сильной стороной латышской эмиграции были убедительные аргументы, которых, в свою очередь, очень не хватало Латвийской ССР. Болтовня насчет социалистической революции, состоявшейся в течение пары недель одновременно в Латвии, Эстонии и Литве, и сказки про народы, сплоченные вокруг Коммунистической партии, годились лишь внутри страны. Да, мы могли спокойно сидеть и слушать, как профессор Мишке повторяет молитвенно: «Мой Сталин, мой Сталин», – но вне аудитории, среди коллег, которым можно было доверять, это служило уже предметом анекдотов.

Однако у латышской диаспоры не было связей с Латвией. Там жаждали возможности проникнуть на родину каким-либо образом и были уверены, что смогут расшатать советскую систему. То же самое думали и власти Советской Латвии. То есть они-то думали, что им удастся воздействовать на латышскую эмиграцию и ее расколоть. Но в общем-то все это оставалось на уровне похвальбы: настоящих, убедительных аргументов у официальной Латвии не было. Поэтому при Сталине контактов с другой стороной не было вообще и лишь при Хрущеве, а особенно при Брежневе ситуация начала постепенно меняться. Понемногу, очень отмеренно стали посылать на Запад сначала представителей интеллигенции – Раймонда Паулса, Яниса Петерса, Иманта Зиедониса.

В 1979 году по инициативе зарубежных латышей была организована конференция в Марбурге. Началось с того, что в 1978 году из США в Латвию прилетел Андриевс Эзергайлис. Это была бомба! Ни один профессор оттуда, из-за железного занавеса, до того здесь не появлялся. Эзергайлис поставил условие: он пригласит к участию в конференции двух местных ученых, причем право выбрать этих двоих оставлялось за ним. Основной задачей Марбургской конференции было установить научные контакты, познакомиться, получить представление об исследованиях, проводимых каждой из сторон. Выбор Эзергайлиса был в сущности провокационным: вместо того, чтобы сразу обратить внимание на латышей, он первым назвал меня. Я с ним как-то встречался, у нас был разговор, видимо, ему запомнившийся. Вторым приглашенным был Сигурдс Зиемелис, – Эзергайлис понимал, что кто-то ведь должен представлять официальную позицию советской Латвии.

Приглашение, адресованное лично нам, еще не гарантировало, что именно мы и поедем на конференцию. В то время эти вопросы решались в Москве. Моей жене, которой нередко приходили персональные приглашения на профессиональные встречи и конференции, приходилось не раз отвечать, что она нездорова и не может приехать, чтобы вместо нее туда мог выехать кто-то из Москвы.

Чтобы не пускать советских ученых на международные конференции, действовали и другими способами. Например, затягивали оформление документов. Такой сценарий, кажется, предусматривался и в случае Марбургской конференции. Документы мы получили на руки буквально в последний момент, а нам еще нужно было добыть визы в Генеральном консульстве Германии в Ленинграде, где на это по правилам требовалось две недели. Почти ни на что не надеясь, я вылетел в Ленинград.

Милиционер перед входом в Генеральное консульство проверил мои бумаги, позвонил куда-то, и меня впустили. Я был там один. За стеклом белело лицо клерка. Я протянул свои документы, он просмотрел их – все было в порядке – и сказал: «Хорошо. Приходите через две недели». Я возопил: «Но мне виза нужна немедленно!». Он бесстрастно повторил уже сказанное, но я не отступал. Чиновник был непоколебим: «Через две недели. Это установленный порядок, и больше не о чем говорить». Я не сдавался: «Можно ли позвать кого-нибудь, кто принимает решение?».

Вышел внушительный господин, брюхо сильно выступало поверх ремня. Я откровенно ему объяснил, в чем проблема. «Документы нам нарочно прислали с опозданием, рассчитывая, что визу вы нам так или иначе не успеете выдать. Но для меня это единственная возможность принять участие в конференции!» Ответ был: «Что вы предпочитаете – чай или кофе? Виза вам будет, поскольку мы всячески поддерживаем научные контакты». Через четыре часа я со всеми нужными штампами и печатями был в аэропорту. Вылетел в Ригу, чтобы оттуда отправиться самолетом во Франкфурт и дальше поездом в Марбург.

По пути в Марбург мы договорились с Зиемелисом – не будем совками, поведем себя нормально. Совки – означало советский стандарт: – Здравствуйте! – Здравствуйте. – Чашку чаю? – Спасибо, нет, только что попил. В таком духе. Никаких контактов. Ты выстраиваешь перед собой забор.

В конференции участвовали латышские эмигранты, эстонские эмигранты, балтийские немцы. Именно там я познакомился с Гер- том фон Пистолкорсом и другими интереснейшими людьми. Мы с Зиемелисом глотнули незнакомого, свежего воздуха. Я прочел там доклад «Германия: борьба взглядов на революцию 1905 года».

В Марбурге все были совершенно уверены, что один из нас двоих – агент КГБ, но кто? – это и пытались разгадать. Сидим с Зиемелисом, вдруг одного из нас зовут на чашку чаю. Я встаю, иду пить чай, он остается. Зовут Зиемелиса, предлагают кофе и смотрят, последует ли Крупников за ним. Нет, не последовал. Странно. Кто же из них? – не могли понять хозяева и гадали, и спорили за нашей спиной.

После конференции в немецкой печати появились положительные отзывы. Между прочим, отмечали, что я держался свободно, говорил на любые темы. Мне, кроме того, было сказано потом, что мой доклад был чрезвычайно важен, ибо опрокинул все более или менее сложившиеся представления о событиях 1905 года. Нужно сказать, в то время я еще не успел ознакомиться с текстами Блауманиса [159] Работа П. Крупникова «Тема балтийских немцев в публицистике и сатире Рудольфа Блауманиса» опубликована в ежегоднике «Varaviksne», Рига, 1984. , не было у меня и многих других материалов. Однако уже тогда я мог использовать исследования ученых ГДР по этому вопросу, и потом, у меня были доказательства того, что революционеры не сжигали живых боровов, не вспарывали вены лошадям и тому подобное. Я почувствовал по окончании своего реферата, что латышские, а также частью и эстонские эмигранты удовлетворены. Главным результатом конференции было для них, мне кажется, то, что контакт установлен. Немцы, надо сказать, восприняли все по-другому. Там собрались представители весьма консервативных взглядов.

На почве наших исследований и конференций постепенно установились связи и с руководителем Центра балтийских исследований Стокгольмского университета профессором Александром Лойтом, которого я не раз приглашал в Ригу. По его инициативе мне была присуждена месячная научная стипендия в этом центре. В 1986 году после длительного «бомбардирования» Риги через Москву были добыты все нужные разрешения, и я отправился в командировку в Швецию.