Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Признаки геронтологии наблюдались и на уровнях пониже, но нигде так ярко, как на самом верху – в Политбюро.

На меня лично жалкое впечатление производил главный идеолог страны Михаил Суслов. Мне пришлось его видеть и слышать на конференции историков в Москве в то время, когда у нас были крайне напряженные отношения с Китаем и происходили по этому поводу сложные межгосударственные переговоры.

Суслов монотонно читал свой доклад, и вокруг меня все понемногу засыпали. Рядом дремал ректор нашего университета Валентин Штейнберг. Перед тем он попросил меня: «Если будет что- нибудь важное, разбудите!».

Тут вдруг Суслов сказал: «Попрошу стенографисток удалиться. У меня важное сообщение». Я разбудил ректора.

Суслов торжественно произнес: «Америка хочет, чтобы мы воевали с Китаем. Китай хочет, чтобы мы воевали с Америкой. Но мы хотим, чтобы в мире был мир, и ни с кем воевать не собираемся!.. Позовите стенографисток!».

До чего же дешевый прием, – так он хотел привлечь к себе и своей речи внимание. Не секрет, что в глазах ЧК или ЦК уровень доверия к многократно проверенным стенографисткам был на порядок выше, чем к нам, сидевшим в зале. И в целом доклад Суслова был на уровне третьеразрядного пропагандиста какого-нибудь провинциального райкома партии.

Расскажу еще о выступлении члена Политбюро Кириленко в Риге, в Доме политического просвещения на улице Сколас, 6. День был очень жаркий. Один из слушателей опоздал. Окна в зале были открыты, и, когда опоздавший открыл дверь, сквозняк подхватил и унес с трибуны листки заготовленной речи. Кириленко молча стоял, точно часовой у Мавзолея Ленина, пока помощники ловили и складывали по порядку улетевшие листки. Но в спешке они не заметили, что положили сверху только что прочитанную страницу. Не заметил этого и Кириленко – прочел тот же текст еще раз.

Из генеральных секретарей, быстро сменявших друг друга после смерти Брежнева, самым вменяемым был Юрий Андропов, глава КГБ. Он, по крайней мере, думал самостоятельно и мог при случае разумно или резко ответить на вопрос. Министр культуры Латвии получил выволочку за постановку пьесы Лаймониса Пурса «Видеть море», и Андропов, в то время еще не Генеральный секретарь, а «просто» член Политбюро, на вопрос, что он об этом думает, ответил: «Знаете, пьесу эту я не видел, но допускаю, что министр культуры должен видеть и дальше моря».

Череда назначений и смертей высших лиц государства окончательно показала, как далеко зашла дегенерация власти. Раньше глава партии, прежде чем стать таковым, более или менее ориентировался в каком-то деле, в той или иной отрасли хозяйства. Хрущев, например, считал себя агрономом № 1, Брежнев начинал инженером и, скажем, при посещении какой-нибудь фабрики мог задать профессиональный вопрос, поскольку элементарными инженерными знаниями обладал. Андропов в свое время был дипломатом, у него был профессиональный опыт руководителя спецслужб. Но что умел член Центрального комитета КПСС Черненко? Он был руководителем канцелярии, следил за правильным движением бумаг от одного отдела к другому. Уже в тот день, когда он стал Генеральным секретарем, было ясно, что это переходная фигура.

Случилось так, что когда Черненко по телевидению впервые показали в статусе Генерального секретаря ЦК КПСС, я был в гостях у нашего знаменитого врача-пульмонолога. После передачи тот сказал: «Через год он отдаст богу душу». Я удивился: «Как вы можете это знать?» – «Я вижу, сколько раз в минуту он втягивает воздух. Больше года этот человек не протянет». И действительно, через год Черненко умер.

Но у меня самого было приключение с сестрой Черненко и ее мужем незадолго до того, как ее брат стал Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Однажды из нашего ЦК мне позвонила Вера Станкевич: не мог бы я показать Ригу двум гостям из Москвы – сестре заведующего канцелярией ЦК КПСС Черненко и ее мужу Волкову, также работнику ЦК? Ладно. Я их встретил, представился, начал свой рассказ с истории Латвии. Сестра Черненко всю жизнь провела в каком-то захолустном сельском районе на самых низких ступеньках партийной иерархии, интеллектуальный кругозор ее был крайне ограничен. До нее не доходили самые простые вещи – например, она не могла понять, что в Латвии когда-то были немецкие бароны. Она удивлялась и несколько раз спросила: «Откуда же они тут взялись?».

Волков, как выяснилось, в Отделе науки Центрального комитета КПСС отвечал за политэкономию. Там по каждой научной отрасли был свой инструктор. Потом знакомые преподаватели политической экономии отзывались об этом Волкове как о каком-то монстре: он стоял на страже старых воззрений в этой области и не допускал ни малейшей свободной мысли. Когда я, между прочим, упомянул, что до войны в Риге был подпольщиком, Волков заинтересовался: «А куда вас сбросили?». Я не сразу даже понял, о чем он. В его представлении всех подпольщиков засылали, сбрасывали с парашютом в тыл врага. Стало понятно – рассказывать им об истории Риги, о каком-то там ландесвере, о Бермонтиаде нет никакого смысла. Не хочу сказать, что сам Черненко был на том же интеллектуальном уровне, и тем не менее…

Было и еще одно обстоятельство. Ни один член ЦК и Политбюро, не говоря уже о функционерах низших рангов, не жил когда-либо за рубежом, скажем, не учился заграницей. Члены ЦК не имели права в частном порядке выехать в другую страну. Если где-то проходил партийный съезд, тогда одного из них посылали как представителя КПСС. Арвид Пельше, к примеру, посетил таким образом Данию, Норвегию, Швецию, Финляндию. Там он от имени Коммунистической партии Советского Союза зачитал по бумажке данный ему текст, в котором при необходимости мог поправить разве что пару слов. Кое-что в чужеземной столице ему показывали по заранее согласованной программе, и на этом всё, – он отправлялся домой.

В итоге Советский Союз был практически изолирован от остального мира и мирового опыта. Канцлер ФРГ Гельмут Шмидт, бывший до этого и министром финансов, рассказывал, как при первой встрече с Ельциным заговорил с ним о рыночной экономике: у него волосы встали дыбом, когда обнаружилось полное невежество собеседника в этом вопросе.

Но торговые и культурные связи постепенно расширялись. Развивался международный туризм, и люди, хотя бы раз повидавшие другую жизнь, начинали понимать, в какой они живут изоляции. Помню, сын старого большевика профессора Густава Клявы, тоже юрист, родившийся и выросший в России, сказал, вернувшись из зарубежной поездки: «Теперь я понял, что нас ограбили и продолжают грабить – только сравнить, какие у человека возможности здесь и какие там!».

Наилучшие воспоминания остались у меня о собраниях международников в Союзе журналистов. Международную секцию союза возглавлял Маврик Вульфсон. Наши заседания проходили в здании Союза журналистов достаточно регулярно; обычно своими впечатлениями делились люди, вернувшиеся из-за рубежа или узнавшие нечто новое и любопытное от иностранных гостей, побывавших в Риге. Эти встречи проходили в узком кругу, участники полностью доверяли друг другу. Обычно там присутствовал и Николай Нейланд из Министерства иностранных дел, кто-нибудь из ТАСС (Телеграфного агентства Советского Союза) и пр.