Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

На трибуну взошел Маврик Вульфсон. Нужно сказать, положение его до этого было крайне щекотливым: в одной из своих статей он оправдывал, черным по белому, депортации сороковых годов. Теперь, после его речи, ставшей гвоздем события, все изменилось. Люди приносили и оставляли перед дверью его квартиры охапки цветов. Его звали на собрания туда, где раньше о нем не хотели и слышать. Вульфсон чувствовал себя героем, и по речам его можно было бы заключить, что он вообще никогда не был коммунистом. Чисто по-человечески это можно было понять – его буквально носили на руках, и он не был первым, кому внезапная слава вскружила голову. Главное же – заслуги Маврика Вульфсона в латвийской песенной революции действительно велики и неоспоримы. Он проделал огромную работу в Москве как депутат Верховного Совета, не уставал разъяснять и заграницей события 23 августа 1939 года, ставшие прологом и сигналом к началу Второй мировой войны. Вульфсон ездил к Миттерану, кажется, встречался также и с Бушем и в целом, повторяю, совершил очень многое на пользу Латвии.

На первом, учредительном съезде Народного фронта Латвии я присутствовал как официальный делегат. Не помню уже, как меня избрали, появился там в составе делегации Университета. Перед тем участвовал в собраниях, где, помню, волновались: хватит ли переводчиков – ожидали представителей прессы не только из США, Англии, Германии, но и из Португалии и других стран, прежде не проявлявших особого интереса к Латвии.

Если бы меня спросили, какое из череды тогдашних событий стало для меня наибольшим откровением – основание Народного фронта или тот писательский Пленум с участием других творческих союзов, о котором рассказано выше, я бы сказал все-таки: Пленум. Может быть потому, что там многое произошло и было сказано впервые. Кроме того, на съезде НФЛ и я, и многие другие пережили крупное разочарование, когда Янис Петерс отказался стать председателем Народного фронта. Вместо него выбрали Дайниса Иванса – тот стоял на сцене, растерянный, совершенно не готовый к такому повороту событий, и чувствовал себя явно неловко. В перерыве он подошел ко мне: «Если появятся вопросы, связанные с международными делами, мы надеемся на вашу помощь». Иванс был молод и обаятелен, но Янис Петерс, фактически возглавлявший движение до этого дня, был, конечно, более суверенной и сложившейся личностью. Я до сих пор не могу понять, почему он в последний момент отошел в сторону, – все тогда восприняли это как потерю.

На съезде присутствовало также много журналистов из России, с одним из них я разговорился. «Не дай Бог, – говорил он, жарко дыша мне в ухо, – разбрестись нам теперь по национальным квартирам. Пока мы вместе, можно достичь всего. Разделимся – все пойдет прахом!» Хотя переводилось не все сказанное на съезде, гости не могли не почувствовать общий настрой. Национализм того момента был, можно сказать, не дефинирован. Серьезно не рассматривалась ни одна из бесчисленных проблем. Что касается национального вопроса – был выдвинут всех примиряющий лозунг: «Латвия – наш общий дом».

Сейчас прошло уже двадцать лет с того памятного пленума и первого съезда НФЛ. Я давно живу в Германии, оказавшись как бы сторонним наблюдателем, но и до сих пор во мне глубоко сидит впечатление от тогдашнего всплеска национализма, притом не политического, – то был национализм чувств. Политический национализм расчетлив, он действует при определенных условиях, исходя из возможностей и дальних целей. Национализм чувств умеет лишь выплеснуть эмоции, звать на борьбу. Хотя годы народного пробуждения – Атмоды – были во многом хаотичны, я вспоминаю это время с сердечной теплотой. В дневнике я тогда записал: «Завидую латышам. Их объединил такой подлинный патриотизм, – они готовы сражаться за свою землю. Они – единый народ, а это большое счастье». То время относится к числу неповторимых событий и моей жизни.

Летом 1988 года было много политических событий, и отдыхать мы никуда не поехали. Однажды мне позвонила заведующая Отделом международных отношений Рижского горисполкома: «Спасайте!». Неожиданно в Рижском порту пришвартовалась яхта из Западной Европы с высокопоставленными лицами на борту. У них не было разрешения входить в советские территориальные воды, но нежданные гости связались с мэром города Альфредом Рубиксом и тот, располагая связями с ответственными инстанциями, такое разрешение для них выхлопотал. «Понимаете – они уже в Риге и хотят пообедать с историком, говорящим по-немецки».

Я приступил к «спасению». Познакомился с капитаном и двумя другими яхтсменами; это были директор крупного банка и бургомистр Бремена Хенинг Шерф, человек двухметрового роста. Этот последний и задавал тон за столом. Шерф говорил: «Насколько я понимаю, советская власть продолжала политику русификации, начатую при царе Александре III, и Латвия от этого сильно пострадала». Я отвечал, что во многом оно так и есть, но между политикой предпоследнего царя и теперешней имеется и большая разница. В Латвийском университете изучают латышскую филологию. В Академии Наук есть Институт латышского языка и литературы, в республике несколько латышских театров и так далее. Если они хотят больше узнать по этому вопросу, я готов помочь. Беседа продолжалась, вопросы были не из легких, но я не уклонялся от ответа и, как потом отметил не без юмора Хенинг Шерф, – ни разу не вскочил на ноги и не выбежал в возмущении, как с другими их советскими собеседниками случалось.

Обед заканчивался, когда Шерф неожиданно сказал: «Приезжайте к нам в Бремен приглашенным профессором на целый год». Крупников не нашел ничего лучшего, как по-дурацки ответить на это: «Если я на год уеду к вам, то потеряю место в здешнем университете. Мне, как-никак, шестьдесят восемь лет». – «Ну, так приезжайте на полгода». – «Нет, честно говоря, я боюсь». – «Так хотя бы на два месяца!» На этом мы предварительно сошлись. Я еще поводил гостей по Старой Риге, и мы расстались.

Через некоторое время из Бремена позвонил профессор Эйхведе, крупнейший специалист по вопросам России и Восточной Европы. Он хотел приехать в Ригу. Дело в том, пояснил он, что бургомистр Шерф не может решать за Бременский университет, какого профессора приглашать, а какого нет. Ученые мужи предпочитают лично выяснить, каков этот рижский кандидат на должность приглашенного профессора.

Я поинтересовался работами Эйхведе. Оказалось, он когда-то защитил диссертацию о Коминтерне. Я же, в свою очередь, работая над своей кандидатской диссертацией о латвийской левой прессе, изучил в архивах массу материалов, относящихся как раз к Коминтерну [162] Коминтерн (Коммунистический интернационал) – организация, созданная в 1919 году, объединившая коммунистические партии многих стран в целях подготовки мировой революции. Позднее советские органы безопасности и разведки использовали Коминтерн в своих целях. В 1937–1938 годах многие секции Коминтерна оказались фактически ликвидированы, а польская секция Коминтерна распущена официально. Репрессии против деятелей международного коммунистического движения, оказавшихся по тем или иным причинам в СССР, начались еще до заключения договора о ненападении между Германией и СССР в 1939 году. Коминтерн ликвидирован в 1943 году. . Неудивительно, что между нами сразу возникло взаимопонимание. Затем пришло приглашение, подписанное проректором Бременского университета. С нашей стороны, разумеется, тут же нашлись отговорки и предлоги не пускать меня в Германию. Бремен продолжал настаивать на своем, бомбардируя официальные инстанции письмами и телеграммами. Наконец, в Риге приступили к оформлению нужных бумаг.