Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Я жил в семье Антонов в Мюнхене, но друзья у меня были и в других городах Германии. Эйхведе в Бремене, я с ним созванивался довольно регулярно. Его заместительница, позднее возглавившая популярный журнал Damals [168] Damals – популярный ежемесячный журнал, посвященный истории. Выходит с 1969 года. и переехавшая в Штутгарт. По субботам и воскресеньям в Германии междугородные переговоры были бесплатными, и мы с ней вели по телефону долгие разговоры об исторических событиях и их смысле.

Однажды мне позвонили: здесь же, в Мюнхене меня ждет Кристиан Мейер. Профессор Мейер был одним из первых специалистов по истории древней Греции в мире или, по меньшей мере, в Европе. Человек-событие.

Я позвонил ему, мы встретились, и он подробно расспросил меня о годах немецкой оккупации Латвии. После нашей беседы он сказал: «Речь идет о Крупникове как приглашенном профессоре Мюнхенского университета». Он готов рекомендовать меня, но решение примут на факультете. Вскоре меня пригласили на встречу с тремя мюнхенскими профессорами. Гертье сказала: «Das ist eine Brautschau». Это смотрины (то есть так выбирают невесту). Моя биография была рассмотрена в мельчайших деталях. Спрашивали, не воевал ли я на территории Германии. Почему и как менялись мои политические взгляды. Вопросы порой, казалось мне, граничили с бестактностью. И тут я рассказал о моем разговоре в 1945 году с Гансом Полем, командиром контрразведывательной группы, и как я искал его потом, приехав в Германию. Не знаю, что именно подействовало, но скоро я заключил договор на полную ставку в Мюнхенском университете. На дворе был 1993 год.

И вот год 1994-й. Я в Мюнхене. Все идет как по маслу. Но тут, возвратясь из Индонезии, появляется некий профессор, преподаватель технических дисциплин. Он лучший друг Эриха, был свидетелем на свадьбе Эриха и Гертье, но в отношении него был заметен и некоторый скепсис. Есть у него полезные свойства, к примеру, он умеет рассадить гостей на каком-нибудь торжестве, а это своего рода искусство. Но он ярко выраженный эгоцентрик.

После одного удачного схода землячества мы остались в узком кругу – мама Гертье, Эрих, этот человек, его сестра и я. Слово за слово, и вдруг он вскочил на ноги и воскликнул: «Если так пойдет дальше, через полчаса мы перейдем на «ты»!». Для перехода на «ты» и в Латвии, и в Германии нужны некоторые предпосылки. Младший из собеседников не может это предлагать старшему, а я был значительно старше этого человека. Опять же подполковник не может первым предлагать полковнику перейти на «ты». Это должно происходить в обратном направлении. Через полчаса новый знакомец предложил выпить в знак перехода на «ты» Я не возражал. Мы сцепились локтями и выпили.

Спустя некоторое время ситуация вдруг резко изменилась. Этот профессор объявил, что книга Крупникова направлена против немцев и что я вообще – советский агент. Он демонстративно вышел из землячества, поскольку не хочет иметь ничего общего со мной. Он даже не заметил, что я-то в землячество никогда не входил. Меня, правда, туда звали, но я всякий раз объяснял, что я ведь не балтийский немец.

Что тут началось! Нашлись люди, поддержавшие моего обвинителя, они также заявили, что выходят из балтийского землячества. Многие, в свою очередь, встали на мою защиту. Дальше последовала переписка между моим недоброжелателем и руководством Баварского балтийского землячества. Дело зашло настолько далеко, что мой бывший одноклассник Венцелидес сказал: «Слушай, Петр, тебе нужно бы исчезнуть из дома Антонов, ты становишься невольной причиной раскола». Тогда я сказал Эриху (нужно учесть, что человек, заваривший всю эту кашу, был его лучшим другом): «Эрих, я не хотел бы уйти не прощаясь. Но ты видишь – мне надо уйти». Эрих ответил: «В таком случае мне придется отращивать бороду». – «То есть?» – «Во время бритья надо смотреться в зеркало, а я тогда не смогу посмотреть себе в глаза».

Мой зоил утверждал, что я некоего уважаемого господина, балтийского немца, gefilzt, – не знаю, как и перевести в данном случае это странное обвинение, – прощупывал, что ли, в холле какой-то гостиницы. То есть – однозначно агент, шпион. Слыша такое, знающие меня хоть немного люди начинали в голос смеяться: покажите нам человека, которого профессор Крупников gefilzt! Друг Эриха отвечал, что показать никого не может. Смех смехом, но самое иррациональное обвинение может так или иначе подействовать на человека, ничего о тебе не знающего: а что, если в этом есть доля правды? Что, если, как говорится, нет дыма без огня?

Так оно и шло, пока я не подал судебный иск о клевете. Гертье пошла в суд со мной. В суде предложили мировое соглашение. Тогда адвокат того профессора, клеветника, предложил разделить судебные расходы поровну. Но адвокат, назначенный мне даже без согласования со мной, настаивал: нет, обвиняемый должен оплатить по меньшей мере две трети судебных издержек. Так суд и постановил. В подобных случаях немецкий суд избегает кардинальных решений, но и этого хватило. Неправота моего обидчика была косвенно подтверждена, и больше никаких толков о моем якобы шпионстве не возникало.

В том же 1994 году авторитетный сотрудник университета Бундестага, отвечавший за связи с Японией, Россией и т. д., за работу с массами, предложил президенту университета фон Крюденеру пригласить меня на работу. Фон Крюденер принял меня, разговор вышел сердечным и дружественным, но тем дело и кончилось. Мне сказали об этом человеке, что он избегает самостоятельных решений. Через некоторое время на его место пришел новый президент, переговоры возобновились, и в 1995 году я начал читать лекции в университете Бундесвера. В Нойбиберге, где я жил, в 70 метрах от дома я садился в автобус, выходил на остановке «Университет» и был на месте. Нагрузка была небольшая, три часа в неделю. Я работал с радостью – на мои лекции приходили только те студенты, которым это было интересно, никто их не принуждал. К тому же это был и некоторый заработок. Еще ценнее было то, что выступая где- нибудь в Кёльне или Гамбурге, я мог представиться как Professor an der Universitat der Bundeswehr. Ты уже не просто пенсионер. Меня это грело.

Теплые чувства связывали меня и с балтийско-немецким землячеством Баварии, его правлением. В трудные для меня дни эти люди встали на мою защиту, и я каждому из них лично сказал спасибо. И, конечно, огромная роль тут принадлежала семье Антонов. Сейчас они переживают мой переезд в Латвию – они хотели, чтобы я оставался в их семье и доме до конца своих дней. Почти с самого начала вопрос ими был поставлен так: ты – член нашей семьи. Бените было четырнадцать лет, когда она назвала меня своим Adoptivopa, «приемным дедом», и точно так же воспринимал меня Флориан.